Эдуард Резник - Там, где нас. Непутёвые-путевые очерки

В блюде уже гора, а мы только к мясу…

Ничего! Утрамбовываем ложками, создаём плоскогорье и киваем раздатчику:

– Мор, френд, мор! И с того шампура тоже!

Горячий жир течёт по рукам… Стерпится…

За десять долларов и карманы набьём, и за пазуху напихаем.

Вены взбухают, пот застилает…

И вот, наконец, я грохаю на кассу своё корыто.

Девчушка-кассирша, беспомощно озираясь, зовёт подмогу. Сбоку вклиниваются двое и, оттерев меня массивными животами, взваливают мою тарелку… НА ВЕСЫ?!

– Смотри-ка, что делают! – едва не задыхаюсь я. – Они же наш харч взвешивают!

А потом мы сидим грустные.

Аппетита – ни в одном глазу. Перед носами дымятся пищевые пирамидки Хеопса, а мы больше их не можем.

– Может, голодным раздать? – оглядываюсь я. – Должны же здесь быть хоть какие-то голодные. Капитализм как-никак…

Над нами кружат мухи. Нас тянет в сон. И жена лениво ковыряет вилкой в моём колене.

– Ладно, – говорю, – чего зря сидеть. Пойдём, что ли, осмотримся…

И правда, торопиться нам некуда. До автобуса ещё целых двадцать минут, и потому шествие наше чинно. Мы ж в Америке!

Обтекаемые людским потоком, выходим на фарватер. Мимо нас проплывают обмотанные золотыми якорными цепями темнокожие ребятишки. Проворно снуют мелкие мексиканские женщины.

Смоляные пучки на затылках, кошёлки, сумки, пёстрые одежды… Все устремлены в серое одноэтажное здание с волшебным словом Sale.

Делать нечего, заходим и мы.

– Да-а!.. – обвожу восхищённым взором бескрайние просторы текстильно-кожевенного рая. – Это вам не Пипиткин!

– То, что надо, – причмокивает супруга.

– Да нас же тут затопчут? – осторожно замечаю я.

– То, что надо! – повторяет она.

И бодро врывается в толпу.

– Стой! – кричу. – У нас же автобус!

Но рыба уже в своей стихии.

Людской кисель густеет, обволакивает. Вокруг эшелоны тряпья, магистрали вешалок, небоскрёбы стеллажей…

Сияя улыбкой победительницы, вдруг откуда-то выныривает моя благоверная, и в её судорожных пальцах я замечаю мяч!

– «Адидас»! – рапортует она. – Сынулику! Берём!!!

– Переть из Америки мяч?! Да у нас такого добра на каждом углу.

Но морзянка не смолкает:

– Сынулику! «Адидас»! Берём!

– Автобус, – говорю, – через пять минут!

– Пять минут – это вечность! – суёт она мне мяч в руки и кидается в обувной омут.

– Ладно, – бормочу, – займу пока очередь.

«Линия», как принято тут именовать очередь, длинная, кручёная, будто клейкая лента, и со всех сторон облеплена мухами тележек.

Жена где-то там. А я тут, как идиот, с мячом.

Слоноподобная кассирша, подминая под себя крохотный стульчик, обрушивается за кассу и подзывает покупателей жестом усталой труженицы борделя.

Законопослушные граждане нерасторопно перестраиваются, и я, обойдя одного, другого и юркнув под третьего, хватаюсь за прилавок.

Покупатели ропщут, но пока вроде не бьют. Кассирша безучастна.

И тут в спину мне занозой вонзается родная речь:

– Смотри, каков наглец! Будто на Привозе!

Оглядываюсь – пожилая пара. Он – в бейсболке и сандалиях, она – в сарафане, с морковным мотыльком на губах.

Стыдливо пожимая плечами, я объясняю:

– Автобус отходит. Понимаете, граждане?

– Ну конечно же, русский! – оживляется мужчина. – Кто ж ещё?!

За «русского» мне становится немного обидно.

– Жлоб! – усугубляет морковный мотылёк. – Мы от них – оттуда, а они к нам – сюда!

– У меня только это, – отвернувшись от бывших соотечественников, подсовываю я свою покупку кассирше. – Джаст ит.

Но не успеваю я произнести эту выстроенную в голове фразу, как на прилавок плюхается ворох тряпья, туфель и чемодан.

Жена подоспела.

В итоге после расплаты мы мчим к автобусу в режиме «ПОЛНЫЙ ВПЕРЁД!».

Опаздываем уже на четверть часа и потому с автомобилями безрассудно играем в кегельбан. Они, к счастью, промахиваются.

Купленный мяч «Адидас» лупит меня по коленям и чуть выше.

– Нах… нах… – ору я на бегу, не в силах сформулировать. – Зачем тебе этот мяч?!

– Сину-у-улику! – отзывается жена, в продольном шпагате взлетая над турникетом.

Мы запрыгиваем на подножку автобуса, и тот трогается.

– Американцы жуткие снобы! – делимся мы с группой свежими впечатлениями. – Представляете, обозвали нас жлобами и не пускали без очереди. Меркантильные, жалкие людишки!

– Капиталисты! – сходится в едином мнении дружный коллектив отдыхающих.

Весь последующий путь гид обильно пенится, живописуя местные красоты. Только и слышно: «Санта-Моника!.. Санта-Моника!» После чего все с удовольствием начинают смаковать курьёз с Моникой Левински.

Когда же через полчаса нас выбрасывают на побережье и экскурсанты тонкой струйкой начинают стекать в сторону океана, жена вдруг говорит:

– А пойдём-ка лучше по магазинам. Что, мы океана не видели?

Сказать по чести, океана мы не видели, но что есть океан в сравнении с товарообменной стихией капитализма?

Пицца…

Гамбургер…

Галантерея…

Ощущение, будто Америка живёт принципом «прикупил, закусил и обновил гардероб на размер больше». Видимо, такова тут маркетинговая стратегия.

Мы движемся зигзагами, обрастая кулями, словно крендель мухами, и с нами все здороваются.

– Ты его знаешь? – указываю я на кивнувшего нам господина.

– Впервые вижу, – отвечает жена.

– А этого? Ты что, здесь была?

– Они просто вежливые.

Даже нетрезвый бомж, типа «хомлесс», оторвался от стены, чтоб спросить у нас: «Хау а ю?»

«Что за люди?» – поражаемся мы.

А вскоре заражаемся и сами.

– Хау а ю? – принимаюсь я допытываться у прохожих.

– Сенкс! – отвечают те. – А «хау а ю» ты?

А ещё создаётся впечатление, что все здесь непрерывно едят.

Большинство закусочных не имеют дверей, и всё изобилие буквально выплёскивается наружу, чтобы топить тучнеющих на глазах граждан.

Раскорячившись литыми ножками, вдоль бульвара тянутся массивные скамейки, и некоторые из восседающих на них граждан, находясь под действием чего-то явно не алкогольного, оживлённо беседуют сами с собой.

– Ты что делаешь? – хватаю я жену за руку, когда та пытается сфотографировать женщину, раскинувшую себя в неимоверном приступе откровения.

– Это для детей, – слышу. – Пусть знают, что такое наркотики.

– Ты хочешь их научить?

– Нет, я хочу их напугать!

– Но это же вторжение в личную свободу. Ты понимаешь, что нас сейчас арестуют!

– Этих – нет, а нас – да?

– Они свободные граждане свободной страны. А мы – пришлые… Давай же будем ушлыми и уйдём без эксцессов, – шепчу я, бесцеремонно утаскивая жену, чем, естественно, заслуживаю осуждающие взоры бдительных граждан.