Мария Фомальгаут - Осень в розыске

– Моя звезда уходит от меня, – признается Центавр.

– Ничего не понимаю, на всякий случай сочувствую.

– Проксима… она уходит… скоро она совсем перестанет быть моей…

Наконец, понимаю, о чем идет речь.

– Скажите… – не отстает Центавр (да почему Центавр, а не Кентавр?) – как это у вас получается?

– Что… получается?

– Ну, вот вы меняетесь, молекулы покидают ваше тело, на смену им приходят другие… а вы по-прежнему остаетесь самим собой, и никем больше…

Смотрю на него, и думаю, как ему объяснить, что он – это он, а я – это я, и быть мной у него не получится…

…вот такая сказка у меня получилась, но когда я пришел с ней в редакцию, мне сказали, что такие сказки сейчас не нужны.

– Ну, вы же сами понимаете… – сказали мне, – ну какие созвездия, какие созвездия? Да вам любой читатель рассмеется в лицо и скажет, что звезды объединяются в кластеры, а не в созвездия. Да и вообще, самому-то не смешно? Мы думаем, как расшевелить разум космоса, а вы несете нам какие-то сказки!

Мне не оставалось ничего кроме как в гневе хлопнуть дверью и выйти на улицу, чуть подернутую дождем, ведя за собой сказку. Я боялся, что сказка расплачется, но она держалась удивительно спокойно, и даже спросила меня:

– А что они там хотят расшевелить, какой разум космоса?

– Ой, ну это долго объяснять…

– Так объясните… – сказка поежилась под дождем и ускорила шаг – у нас еще много времени…

– Ну, понимаете… скопления звезд напоминают скопление нервных клеток… строение нервной системы…

– Как удивительно, – сказка даже захлопала в ладоши.

– И вот кто-то из наших ученых голов установил, что через какие-то там миллиарды лет всякие там энергетические импульсы от звезды к звезде сложатся в настоящий разум…

– Невероятно, – сказка даже подпрыгнула от восхищения.

– …но на это нужно слишком много времени, больше, чем проживет вселенная…

– Ну вот, – сказка, кажется, по-настоящему загрустила.

– Вот наши ученые головы и пытаются что-то сделать… отправлять какие-то экспедиции, слать какие-то сигналы… чтобы ускорить все это… понимаете?

– Как интересно… а меня возьмут в экспедицию?

– Ну что вы… вы же… сказка…

– Ну вот… – и вот теперь сказка действительно расплакалась, горько и безутешно.

– Ну что вы, что вы, – заволновался я, – вы… а вы попробуйте, правда… сходите в этот центр… где космонавтов берут… может… может, у вас получится?

– Получится, обязательно получится!

Сказка захлопала в ладоши и убежала куда-то в никуда. Мне казалось, что её не возьмут, её не могли взять, и еще мне почему-то казалось, что именно она, сказка, могла решить этот вопрос, как расшевелить вселенную, но её не возьмут, поэтому она ничего не решит, и у нас ничего не получится…

…бежим – во весь дух, со всех ног, во весь опор, перескакиваем через овражки, через канавки, кто-то спотыкается, падает, тут же подскакивает, чтобы скорей-скорей поспеть за остальными.

Бежим – со всех ног, во весь дух, во весь опор, обгоняя самих себя, скорей-скорей успеть домой под крышу – до грозы, до темноты, до неминуемого страшного.

Бежим – во весь опор, со всех ног, во весь дух, через лес, через поле, через крохотную речушку, кто-то споткнулся, промочил ноги, ай, ах, – некогда, некогда, скорей-скорей успеть до грозы, вон она уже громыхает…

А дома мама смотрит в окно, а дома все мамы смотрят в окно, ждут, когда мы вернемся, быть не может, чтобы не вернулись, не успели до грозы, скорей же, скорей…

Бежим – через Европу, через Африку, через Америку, через континенты и океаны, скорей-скорей боимся не успеть, а в небе уже громыхает…

Бежим – кого-то подхватываем на бегу, кого-то ведем с собой, скорей, скорей, да чего мешкаешь-то, бежим через поле, над которым уже вспыхивают молнии.

Бежим – ветер свистит в ушах, через лес, через темную чащу, кто-то кричит, кто-то зовет на помощь, ищем кого-то, нам кричат – бросьте, бросьте, и никого не найдете, и себя загубите – все-таки ищем, находим, вот она плачет под деревом, хватаем её за руку, тащим её с собой скорей-скорей к дому, на бегу спрашиваем, тебя как зовут, отвечает – гроза…

Кто-то спотыкается, кто-то падает, кто-то не успевает, кто-то на бегу подслушивает ваши мысли, ну не спешите, ну спрячьтесь от грозы где-нибудь под деревом, а что, так можно, да, да? – прячутся под деревьями в густом лесу, только не под самым высоким, добавляют ваши мысли не слушая вас.

Бежим – во весь опор, из галопа в карьер, вздымая копыта, слышим приближающийся гром и грохот, уже над нашими головами, скорее, скорее, скорее, вот уже огни дома мелькают на горизонте, он кажется бесконечно далеко, не на другой стороне поля, а через мириады и мириады световых лет…

Бежим – галопом, во весь опор – к распахнутой двери, мама встречает на пороге, все мамы встречают на пороге, удивленно смотрят на грозу, а это кто с вами, говорим – гроза.

Ой, какие вы молодцы, что грозу привели, говорит мама, а то мы уже всех собрали, всякой твари по паре, и солнце, и луну – а грозу не нашли, думали, она погибнет. Скорей, скорей, говорят мамы – и мы бежим в дом, и за нами захлопывается исполинская дверь толщиной с человеческий рост, и грозе пододвигают кресло у очага, наливают чашку чая. Снаружи уже грохочет, удар в сколько-то там мегатонн, выжженная земля под выжженным небом. Мама спрашивает у вас, а вы моих не видели, ну трое их, еще быстро бежать не могут, вы им что-то про лес и дерево говорили – и вы не знаете, что ответить…

Что с моими детьми, спрашивают меня.

Что с моими детьми, спрашиваю я себя.

Почему мой старший сын летает только в одном направлении, с северо-запада на юго-восток, почему не сворачивает на север, на юг, на восток, на запад, почему летит только так.

Я не знаю, говорю я им.

Я не знаю, говорю я себе.

Почему мой младший сын летает только в одну сторону, с северо-востока на юго-запад, почему не летит на юг, на север, на запад, на восток.

Я не знаю, говорю я им.

Я не знаю, говорю я себе.

Почему я подхватил его – старшего сына – неумолимо падающего с небес, потому что так положено, подхватывать тех, кто падает, я знаю это, я видел это сотни раз, подхватывают падающих детей, чтобы снова поднимались в небо, расправляли крылья. Почему я называю его старшим сыном, разве так появляются сыновья, нет, они, конечно, летят по небу, и падают, и мы подхватываем их – но до этого бывает еще что-то, еще много чего, не бывает, чтобы вот так, сразу – падает с небес, и едва успеваешь стремительно подхватить падающее нечто.

Почему я подхватил его – младшего сына – неумолимо падающего с небес, при этом еще и пылающего, почему я подхватил его, обжигая свои крылья, беспомощно кувыркаясь с ним в облаках, подхватывая нечто пылающее, гаснущее в тумане.