Александр Сигаев - Высшая степень документальности

– Кстати, Нул, где сестра? – спросил один из ребят, и другие сразу подхватили. – Да, Нул, где сестра? Дома? Она придёт сюда?

– Не знаю я, где она, – недовольно нахмурился Нуллус. – Но сюда она всё равно не ходит.

– Она у тебя взрослая! И красивая! И добрая! И платье у неё красивое! – вновь принялись восклицать мальчишки.

– Чего сюда-то не ходит? – спросил короткостриженый.

– Боится. Да и родители нам не позволяют, – ответил Нуллус и кивнул на огороженный поодаль небольшой памятник.

– Ну, ты-то ходишь. Да и утонул он уже давным-давно. Нас ещё на свете не было.

– А я слышал, его утопили, – начал спорить другой мальчишка.

– Враньё ты слышал. Мне говорили, что он вообще не утонул, а просто памятник здесь поставили.

– За лесом в поле? Его же потом не найдёшь, этот памятник.

– Утонул он, – уверенно сказал Нуллус. – Поспорил с кем-то, что до дна достанет и утонул. Мне отец рассказывал, а они ровесники были.

– Всё равно это давно было.

– То есть ты думаешь, что раз давно, то больше и не будет?

– Нет, я думаю, что если один раз уже случилось, хоть давно, хоть вчера, то во второй уже обойдётся, вот и всё.

– Может он специально утонул? Я слышал, таких отдельно хоронят.

И мальчишки затихли, и в тишине почувствовали, как тёплый ветер, рвущийся по просторной и гостеприимной равнине, обдувает их волосы и сушит их кожу. Наткнувшись, может и не на правду, но на нечто ранее неизвестное, что правдой вполне могло быть, детям показалось, что лето впереди такое длинное, а они уже так много узнали. Да и день ещё не начал остывать, и будет ещё и обратный путь через лес, и ужин, и разговоры родителей о делах в городе, и свежая постель, и уверенность, что так будет всегда и дней таких будет ещё так много, что они ещё и надоедят.

– Я всё-таки не верю, что он просто нырнул и утонул, – вдруг произнёс короткостриженный. – Да мы каждый день ныряем. И кроме нас тут бывает не протолкнуться. И больше ни одного памятника. Да я прямо сейчас нырну до самого дна, а через час уже дома буду.

– Да я, да я! Никуда ты не нырнёшь! Тебе знаешь, как влетит, если родители узнают! – заволновались ребята.

Но короткостриженный уже поднялся на ноги.

– А вот нырну. Прямо до самого дна.

– Ну, если ты нырять будешь так же, как вы с Нуллусом только что реку перепрыгивали, то лично я спокоен, – засмеялся один мальчишка.

– Как мы поймём, что ты правда до дна достал? – спросил другой.

Короткостриженный задумался. Нуллус потянул его за руку и тихо сказал.

– Садись ты. Не будет из этого ничего хорошего.

– Да погоди, – отдёрнул тот руку, – мама ты мне что ли? Заладили. И плохого тоже ничего не случится. Я вот что придумал, я прыгну с пустыми руками, а когда вынырну, то у меня камень или хотя бы комок грязи будет.

Ребята переглянулись, словно совещаясь. И каждый из них понимал, что если встать и уйти, то товарищ их в одиночестве ни на какую глупость не пойдёт. Но каждый боялся не найти поддержки и потом не иметь возможности рассказывать, что он в этот момент был здесь и всё видел своими глазами.

– Идёт, – сказал один из мальчишек. – Где нырнёшь?

– Да прямо возле памятника. Чтобы никто потом не говорил, что я неправильно нырнул.

– Чего у тебя голос-то задрожал, – смеялись ребята, – и кожа мурашками покрылась.

– Это от ветра, – смущённо потёр руки короткостриженный.

Они подошли к памятнику. С чёрно-белой фотографии смотрело молодое улыбающееся лицо.

– Была не была, – вздохнул короткостриженный и вновь прыгнул в воду. Вода возмутилась, зашумела, но приняла смельчака.

Ребята подбежали к самому берегу и принялись всматриваться в глубину.

– Вон он! Вон он! – кричали они и тут же вздыхали. – А нет, показалось.

Все вдруг поняли, как много надо времени, чтобы успокоилась поверхность воды и как неотвратимо её успокоение. Она вновь стала гладкой и показывала мальчишкам их напряжённые лица и безмятежное небо позади них.

– Да где он? – почти шёпотом произнёс один.

Нуллус взглянул на памятник и удивился, как похож человек на фотографии на смельчака, находящегося сейчас под водой.

Через мгновение полетели брызги, и короткостриженный вынырнул из воды, весь раскрасневшийся и жадно хватая воздух.

– Смотрю, никто не кинулся меня спасать, – с усилием засмеялся он и поплыл к берегу.

– Да чего тебя спасать, мы за тебя и не боялись, – произнёс один мальчишка, вместе со всеми отходя от берега и давая короткостриженному пройти.

– А зря, – серьёзно произнёс недавний храбрец, – я и сам боялся. А когда нырнул, то вообще страшно стало. И дна там никакого нет.

Короткостриженный показал пустые ладони и с грустью и пониманием взглянул на памятник. Мальчишки вновь устроились на тёплой траве и замолчали, осознав, как всё могло обернуться и как, возможно, однажды уже обернулось. Но дети долго не грустят, словно понимая, как непродолжительно их детство.

– Смотрите, журавли! – нарушил молчание один из мальчишек, и лица остальных обратились наверх, где размеренно и с достоинством проплывала стая длинношеих птиц.

– А давайте проследим, куда они полетят.

– Не выйдет – они за лесом скроются, а там болота начинаются – никак не перебраться. Да и куда они могут лететь? На такие же болота. Мне вот интереснее, откуда они прилетели.

– В общем, Нул, зови сестру. Мы же не обижаем её.

– Я знаю, – ответил Нуллус, – но она всё равно не пойдёт.

– Эх, но она у тебя красивая.

– А платье ты у неё видел, какое красивое!

– Ладно, пойдёмте. Хватит на сегодня приключений. Я уже сгорел весь.

Мальчишки резво вскочили и принялись обуваться.

– Нул, ты пойдёшь с нами голубей ловить?

– Идите, я догоню.

– Как хочешь.

Мальчишки убежали, а Нуллус вынул из кармана часы и начал сильно сомневаться, что эти часы теперь его. Он увидел гравировку, гласящую:

«Сквозь этот час,

Господь, веди меня

И будь мне силой

И не дай мне оступиться»

Нуллус обернулся, увидел, что друзья уже пропали из виду, поднялся и подошёл ближе к реке.

– Может, хоть вы на тот берег перелетите, – тихо сказал он.

Нуллус подбросил несколько раз часы в воздух, удивился, как ярко они блестят и как ловко ловят свет, и, поймав их сам в последний раз, запустил часы вдоль поверхности воды, подобно тому, как кидают плоские камешки. Но часы исчезли, не сделав и одной «лягушки». Только брызги и рябь остались недолговечными следами – бесконечность движения поглотила бесконечность времени. Нуллус забрался босиком на камень, с облегчением вздохнул и потянулся руками вверх, веря, что любой проступок не столь страшен, если не приносит выгоды. Не понимая, что за седьмым рвом мало интересуются как течением времени, так и верованиям людей, Нуллус не без гордости решил, что поступил правильно и по–взрослому, вопреки, а может и благодаря тому, что не посчитал смелостью раскаяние в непримечательном и неприглядном деянии. Нуллус спрыгнул с серо-белого зернистого камня на невысокую траву и крошечные белые цветы и пошёл становиться взрослым дальше. «Вперёд!» – кричали взрослые перед своей смертью. И Нуллус вернулся, вновь распознав для себя глупость, вместо храбрости. Глупость резала ткацким ножом материю и оборачивала ею людей, словно мумий. Они вставали, опираясь друг на друга, шли, семеня ногами, и не было иной силы сорвать ленты, кроме силы слёз. Хлопок намокал, падал, и люди видели, признав слабость. Ведь нет глупости излечимее, чем глупость о собственной правоте и силе.