Владимир Молодых - Казачья Молодость

Рядом со скалой, там где сшибаются воды двух рек образовалась коса, ставшая потом островом в низких берегах, заросших кустарником да ивняком. Со временем остров облюбовали змеи. Остров так и прозвали – Змеиным. Но бывшим каторжанам приглянулся этот остров. Стали вначале тайно, а потом и явно, устраивать здесь свои встречи, так остров стал Каторжным, но сами каторжане называли его, как остров «Сахалин». В память о печально известной в России каторги на острове Сахалин.

Чуть выше по течению от острова дебаркадер, напротив его староверская казачья станица Сбега. Именно сюда к этому дебаркадеру тянется пыльный тракт для этапов каторжан от парома через Шумную. Здесь невольников пересаживают в трюмы барж, и пароход отправит несчастных на золотые или серебряные рудники.

Я отправился к своему родному дяди атаману станицы Сбега, но его дома не оказалось.

– По неотложному делу уехал мой атаман, – не очень-то дружелюбно встретила меня тетка Матрёна

Но усадила за стол, Стала угощать – все ж не виделись столько лет. Я пил крепко-заваренный чай с кренделями. Тетка пошла в моленную свою. Оттуда я слышал слова молитвы. «Прими ты ее в число своей братии, отче свято, не отрынь слезного моления, причти ее к малому стаду избранных, облеки ей ангельский образ…» В приоткрытую дверь видны старые иконы в богатых окладах. Под ними негасимая лампада. Я попробовал было заглянуть внутрь, но тетка остановила меня.

– Старую икону в руки брать нельзя, чтобы не опоганить, – строго предупредила Матрена.

А у меня была мысль: глянуть на обратную сторону иконы, на ее рубашку, как называла ее тетка.

– Ты бы лучше, сынок, рассказал бы о своем житии-бытии среди чужих.

Я рассказал ей из того хорошего, что было в гимназии. Показал ей похвальный лист за последний год, что ее успокоило, разгладило строгие черты ее лица. Выслушав меня с вниманием, она вдруг заговорила о матери. Но по ее вдруг жалостному лицу, я понял, что не все было с ней благополучно.

– Мать твоя до последнего часа оставалась коренной, а по-нашему, запасной староверкой. Душа ее осталась в чистоте. Вот и сейчас в который раз я помолилась за нее. Сколь сил она положила – ты это запомни – чтобы отец твой, если не в вере, так в деле послушал ее. Ведь Лукерья сказывала, сколько печали и радости испытала она за тебя. Трудно ты дался ей. Похоронили ее по нашему обряду. У постели ее каноница Дарья прочитала житие великомученицы Варвары, потом прочла негасимую… Батя твой лицом осунулся, пока ее Бог не прибрал. За все ею пережитое уготовлено ей место светлое на небесах в селении праведников. Общине же нашей староверческой было так горько и прискорбно, что и поведать не могу. Уж как вы теперь, детки, будете без мамани своей мыкаться в этой жизни? Царствие ей небесное! Аминь!

Она ушла тут же в моленную, молясь с глубокими поклонами. Я знал, что она была игуменьей скита, но как только он стал хиреть, тетка Матрена «уходом» вышла замуж за моего дядю.

– Река уносит воды, а жизнь – годы.

Глядя через окно на реку, проговорила Матрена, а потом стала рассказывать, как ее выкрал мой дядя однажды из скита беспопвскую староверку и, мол, оженились они на стороне, а уж потом и тятя мой согласился – и принял мужа, поповского старовера. Вот и весь «уход» в этом был.

Разговор с дядей был коротким. Он не любил пустых разговоров. Это все одно, что воду толочь в ступе, говорил он. Он сразу предложил хорошую прогулку на конях. И уже когда садились в седла атаман заметил:

– А все ж твоя тужурка гимназиста, поверь мне, кстати, твоему казачьему чубчику.

Мы сразу пошли на хороших рысях. Вошли в систему оврагов, так что вскоре пошла узкая тропа по дну оврага, где пробивался ручей. Приходилось уворачиваться от нависших стволов деревьев. Казалось, не будет конца этому лабиринту сети оврагов, как вдруг дядя, не снижая аллюра, направил коня наискосок в крутой подъем. Мы вышли в степь. Мой аргамак всю дорогу легко держался за рыжей породистой кобылой атамана.

– Ты должен запомнить, что скачки тебя будут ждать не на гладкой дорожке ипподрома, а среди опасностей на открытой местности, тебе не известной да еще с препятствиями, – потрепав меня по плечу, проговорил дядя.

Спустя годы, выступая на сложных лесных трассах окружных скачек, я еще не раз вспомню эти слова атамана, известного в округе наездника. А пока я был никто. Даже наездником, собственно, я еще не был. Вольная степь захватила нас скачкой. Я из последних сил старался не отстать от него, хотя понял, что он, конечно, щадил мое самолюбие. Мы пошли шагом. Степь была в весеннем убранстве множества цветов. Аромат их дурманил голову. Вольный ветер располагал к открытому разговору. Я спросил его: не встречал ли он около кладбища ссыльных даму в черном и девочку. Знаю эту даму, ответил дядя, она была женой каторжного поляка, умершего от чахотки.

– Учти, эта дама ненавидит нас, казаков. Она католичка, иезуитка. Ей чем-то не угодил казачий урядник на этапе, пока они почти год сюда шли. Она пошла за мужем на каторгу, он бывший улан. Так что она под стать нашим женам декабристов. Сильная, должно, женщина, – думая о чем-то своем, говорил дядя.

Говорил он как-то вяло, нехотя, будто я его за язык тянул.

– Уж она-то точно не одобрит твою связь с этой девушкой, а ты, конечно, будешь лезть на рожон. Как говорят: быть бы ненастью да дождик помешал…

Мы долго ехали молча. Каждый думал о своем.

– А что тебе далась эта полячка? Ты казак – и уж не собираешься ли ты мешать нашу кровь с польской? Тебе ли говорить про Гоголя с его «Тарасом Бульбой»? Тогда жестокая борьба породила жестокую судьбу казака через его любовь к полячке. Это измена казачьему роду, сынам его, погибшим в борьбе с поляками…

Дядя не договорил, когда на его крепкий голос, перед нами отварились тяжелые тесовые ворота – и нас встретила тетка Матрёна.

– Что ж ты, атаман, затаскал с дороги хлопца, – не дав дяде сойти с коня, проговорила дородная казачка. – Вот и казак наш побывал у Бутина по моей указке и донес, что пароход будет со дня на день, если не будет затычек в пути.

Ждать отца я не стал. Дядя дал мне своего аргамака и я, не мешкая, покинул его дом. Мне не терпелось побывать на заимке, увидеть сестру, а главное – увидеть моего первого наставника по верховой езде – бывшего ямщика Степана. Как он там? Здоров ли? Я помню, как он учил меня скакать только «аллюром в три креста», если хочешь победить. Казак не баба, от которой кобыле легче. Казак должен скакать аллюром в три креста, говорил мне Степан, а что это такое – я и сам не знаю. Зверь должен быть под казаком, таким горячим, чтоб от пота бока коня блестели бархатом, внушал мне бывший ямщик. Перед соперниками не трусь, подлети к ним на полном ходу и перед ними дай «свечу» – вот таким должен быть казак. Учти, каков всадник – таков и конь под ним. А у ямщика три таких коня и все они звери. Бывало, среди снежной пыли ты не видишь кто или что впереди. Бывало, что и зацепишь незадачливого путника, а то и встречную карету свалишь в глубокий снег, если не даст вовремя дороги. Валдайские колокольчики гремят, предупреждают, что несется русская тройка. И люди расступаются, а то и разлетаются как куры по сторонам. Только бывалый кучер свернет с дороги и крикнет: «Эй, ребята, уступите курьерскому!». Вот и есть в этом весь «аллюр в три креста», только и скажет ямщик, хотя и бывший. «Ты уж, Яков, вспоминай меня, что был, мол, бородатый мужик-ямщик и что звали его смолоду, когда горяч был, Аллюр три креста» Эти три слова и мне тогда пришлись по душе, а что они значат – видать, один Бог ведает!