Ольга Ядзе - Забыть Александрию

– Почему же мы с тобой живем в месте, где нет света? – спрашивал мать Гавлон. – Неужели мы и есть те самые монстры?

Мать на это только вздыхала. Когда Гавлон подрос она объяснила ему, что есть маленькая прослойка, подземный городок между городом монстров и нынешней Люмерией. В этом месте без солнечного света жили «шахтеры». В «шахты» отправляли работать только преступников, и выхода из этого города не было – в него можно было только попасть. Все входы в город, которые назывались «колодцами», охраняла древняя магия. Задачей «шахтеров» было латать каменный потолок города монстров и поддерживать своды Люмерии. Гавлон знал, что его отец никогда не совершал никакого преступления, из-за которого его могли бы сослать на вечные работы. Преступление совершил дед Гавлона по имени Дерек: он работал в королевской страже и в его смену сын короля упал с дерева и расшиб голову насмерть.

Так уж повелось, что, попадая в «шахты» ты наказываешь все свои будущие поколения. Но Гавлон не злился на деда Дерека: тот, угодив в страшный город преступников со своими законами, сумел добиться в нем уважения и даже построил свой дом (по меркам «верхней» Люмерии этот дом был обычной лачугой, но в «шахтах» он казался настоящей роскошью). В «шахтах» были свои правящие династии, с которыми лучше было не связываться, потому что именно они занимались дележкой продуктов и медикаментов, которые спускали через колодцы с поверхности. Дереку удалось влюбить в себя наследницу одной из таких династий, и он безбедно дожил свой век, обзаведясь потомством.

Выживать в «шахтах» было непросто. Без солнечного света и правильного питания дети там росли чахлыми и рано погибали. К тому же те заключенные, которые надолго отказывались от выполнения своей работы или назло системе пытались рушить каменные своды вокруг себя, тоже поражались древней магией и умирали в течении пары-тройки суток. Отец Гавлона помер именно так: однажды он ушел из дома и покончил с собой, прекратив работать. Дни свои он дожил, пропивая последние деньги семьи в местной таверне. Мама Гавлона не стала оплакивать этого труса.

– Я прокормлю нас любой ценой, малыш, – заявила она маленькому сыну.

И она пыталась сдержать обещание. Она уходила из их лачуги, когда Гавлон еще спал, а возвращалась, когда на улицах гасили фонари.

– Я работаю на богатого мужчину. Он позволяет мне прислуживать своим друзьям, – говорила она.

Только спустя годы Гавлон понял, чем она действительно занималась. Но он все равно вспомнил мать с горькой улыбкой. Он очень любил ее, и, когда однажды она не вернулась домой, мальчик горько плакал и звал ее.

В возрасте восьми лет, потеряв всех родственников, он отправился работать. Ему нужно было начать кормить себя, чтобы выжить. Он был еще слишком мал и слаб, и магия еще не требовала от него начинать работать, но выбора не было. В день он получал флягу воды, половину буханки хлеба, немного твердого сыра или пару ломтиков вяленого мяса, а в конце каждого месяца ему немного платили. На эти деньги в некоторых лавках мальчик покупал себе книги или еще еды. В «шахтах» книги почти ничего не стоили, но Гавлона мама успела обучить чтению, и из них Гавлон узнал много нового о себе и мире. Книги учили мальчика всему, чему его не успели обучить родители.

В свой выходной день он любил прогуливаться к колодцам. Там всегда было много народу. Колодцы по своей сути были огромными дырами в потолке, пять-шесть метров в диаметре, из которых сочился солнечный свет. В теплые дни люди, у которых был выходной, любили греться в круге света. Гавлон часто был среди них. А в холодные дождливые дни на полу ставили канистры для воды. Вода в подземельях тоже была на вес золота.

Однажды Гавлон пришел к кругу света в ранние утренние часы, когда все еще спали. Он сел по центру круга и уставился на небо, по которому плыли облака. Ему показалось, что снаружи играет мелодия. Гавлон редко слышал музыку, ведь в «шахтах» было не до нее. Мелодия играла совсем недолго и быстро прекратилась. Мальчику она показалась поистине прекрасной. Он не слышал ничего лучше, и при мысли, что он когда-нибудь может ее забыть, на его глаза наверачивались слезы. Он решил напевать ее про себя целыми днями, чтобы она не пропала у него из головы.

Гавлон напевал ее за работой, когда таскал из угла в угол камни или работал штукатуркой. Он напевал ее, когда ел и перед сном. Иногда, когда он был у себя дома или шел по пустой улочке, Гавлон пританцовывал, напевая себе эту мелодию под нос. И она ему не надоедала. В ней все было прекрасно, но мальчику было немного печально оттого, что он никогда не услышит ее целиком. Когда он думал об этом, мальчика охватывала сильная злость на несправедливость этого мира: раньше ребенок не осознавал так четко и ясно, чего он с рождения лишен. А лишен он был возможности слушать музыку, гулять по траве и играть целыми днями, пить молоко, быть подмастерьем, танцевать на балах и плавать в морских водах с русалками – он все это знал из книг, и хотел бы вкусить свободу, о которой столько читал. Он хотел бы услышать мелодию целиком.

И вот в один прекрасный день он снова пришел к кругу рано утром, и никого поблизости не оказалось. Гавлон встал в круг и посмотрел на небо, и увидел, что он затянуто облаками.

Он воскликнул, глядя туда:

– Пожалуйста, сыграйте еще!

Никто не ответил ему, и он горько заплакал. Гавлон упал на колени и, спрятав лицо ладонями, плакал долго и протяжно, пока у него не заболела голова, пока не стало больно моргать и смотреть наверх. Холодный ветер завывал наверху, и тучи становились все темнее и темнее.

Тогда он впервые в своей жизни запел в полный голос. Он не знал песен, он знал только одну мелодию, а точнее, ее отрывок, но мальчик понял и запомнил его в совершенстве. Гавлон не узнал собственный голос, который рвался из его груди, потому что он был настолько сильным и красивым, что просто не мог принадлежать ему. Гавлон всегда был тихим, потому что только такие тихие и кроткие сироты, готовые на любую работу, могли выжить в «шахтах». Но собственный голос придал ему уверенности. Он встал и выпрямился в полный рост, и слезы высохли у него на щеках. Он увидел, как вокруг него собираются люди, и что все смотрят на него с удивлением и шоком. Гавлону было страшно, но он продолжал петь.

И вдруг он взлетел. Барьер, который не пропускал других людей, живущих в «шахтах», пропустил его так легко, словно он был лезвием ножа, проходящим сквозь масло. Гавлон даже не почувствовал ничего, только легкое щекотное чувство, да и то всего на мгновение. Он перелетел через отверстие и опустился рядом с ним. Вокруг было пшеничное поле, а за ним деревни и леса, и Гавлон, озираясь, не верил своим глазам. Он чувствовал, как его обнимает ветер, и небо перед его глазами было бескрайним. Это было страшно. Это было потрясающе.