Илона Якимова - Волна и камень

На Востоке это называют «превратность», а на Руси обозначают поговоркой «не было ни гроша – да вдруг алтын». Тысячи событий приходят в движение, подобно камнепаду, и угадать, какой камушек всему виной, никак невозможно. Десятки лет во всем, что касалось великокняжеской власти, соблюдалась хотя бы видимость какого-никакого, а порядка. И вот за ничтожный супротив вечности миг всё по Божьей воле меняется, и выходит совсем уж не то, что раньше. Еще в полдень ты молишься на Иисусовой пустыни, как многие годы делал и как собирался делать еще многие годы. А теперь сидишь, приобняв за плечи человека, с которым закон и обычай запрещают обращаться вот этак запросто. Но важен ли закон и обычай, когда не князь перед тобой, а обычный ребенок – и он нуждается в тепле и утешении?

Колычев и Иоанн сидели на некрашеной монастырской лавке, глядели через полукруглое окно с решеткой и молчали. О своих похождениях инок Филипп рассказал в двух словах, да Иван особо и не выпытывал, а про то, что Ивана привело на Соловки, Колычеву стало известно на встрече у игумена в подробностях больших, чем знал даже сам малолетний Князь.

А Князь наш малолетний думал в этот миг о том же самом: о превратностях и неожиданностях. Только, конечно, не такими умными словами, как Колычев, на свой лад. И тоже не испытывал ни малейшей неловкости по поводу того, что прилип к человеку, которого не видел много лет, который неизмеримо ниже по положению и вообще – беглец. Еще с полгода назад ему и в голову бы это не пришло! Но за последние месяцы мир вокруг изменился и исподволь, поначалу незаметно стал менять и самого Иоанна. И важнее того, что инок правителю не ровня – то, что он попросту его друг детства. Он – за тебя. Душа подсказывала, что ему надо верить. Вот ты, вот друзья, вот враги – как это волнует, как это просто, страшно и интересно!

Что было раньше? Иоанна год за годом, что ни день, поднимали с постели. Одевали, отводили молиться, потчевали, ахали, охали, причитали, наряжали, пичкали изречениями древних и откровениями столпов Церкви православной, учили, как говорить с иностранным государем, послом, послом похуже, послом враждебной державы, купеческой делегацией из далеких земель, с татарами-друзьями и татарами-врагами, как и что приказывать, как ходить, сидеть, куда девать руки на пиру… А как случалось торжество – сиди часами неподвижен, жди, пока взрослые исполнят, ради чего собрались да соблюдут обряды. Ни привстать, ни размять ноги, ни почесаться, ни отлучиться заради сцания! Пей, что дают, ешь, что дают, терпи, государь, такова планида. На охоту не возят, в город не выйти, одни и те же рожи, которые так и думают, как бы власть захапать. Вывезут раз в год на богомолье – то-то радость…

А потом случилась превратность! И вот Иоанн, хоть и Князь, но пленник во дворце своем. Что будет завтра? Казнят, бросят в темницу, или сторонники твои огнем и мечом восстановят справедливость? Каждый день живешь полной жизнью, потому что не знаешь, последний ли он, этот день.

Опять превратность! И вот везут Иоанна лихо, в составе санного внушительного поезда, всадники гарцуют взад-вперед, видны из окошечка в борту флажки на пиках, сабли, чешуйчатые брони и зерцала. Отряд марширует, песни поёт. Монастыри, постоялые дворы, палаты во встречных городах, каждый вечер новое ложе, новые яства. И всё-то ясно: вот друзья, вот враги, а раньше не разберешь, не угадаешь! Ну вот насколько проще стало!

Едешь-едешь, снежок отступающий догоняешь, солнышко светит, а кровососы лесные, комары да слепни, еще не проснулись – самое время для путешествия! А что под охраной – так это мы еще посмотрим, кто кого охранять будет, когда Иоанна-то спасут добрые подданные! Не забыть тогда тут же приказать выдрать как следует вдоль спины гниду-Шуйского. Вон он, впереди, тащит меня, Рюриковича, на Белое озеро! Погорюет князь, покручинится, инда даже всплакнет, забившись в угол возка своего, а потом опять нос высунет да красотами любуется. Мальчишка! Многие ли прынцы заморские такое видали, сидючи в замках своих?

Ну, а как от Белоозера отправились в Кемь и дальше к монастырю Соловецкому, вообще замечательно стало! Шуйский свой старый зад утащил в Москву – ужо тебе, радуйся напоследок, мешок ты с нечистотами! Половину войска забрал. Зато Иван Бельский теперь к процессии присоединился. Это хорошо, он друг.

Поход дело долгое, места вокруг пустынные, а воины – тоже люди, не без сочувствия. У сотника самого сыновья вон вровень такие же, что Иоанн. Вот уже и возок запирать снаружи перестали, вот можно уже и верхом иногда кататься, а не сидеть на лавке в тягловом ящике, как девка или старикашка.

Прошла едва ли неделя – и вот уже и Иоанн, и Бельский запросто сидят вечером на привале у большого костра. Рядом шумит мерзлая северная речка (уж которая по счету?), а боец из старослужащих, какой-нибудь Прохор или Феофил, рассказывает собравшимся очередную диковинную историю, которой – клянусь, мол, Николаем Угодником и статью моей Маруси! – сам был свидетелем. А какой-нибудь Петька или Севка, молодой и безбородый, понукаемый пожилыми, помешивает в котле что-то вкусное, с только что выловленной рыбкой, с нежными первыми ростками дикого щавелька, с ломтиками репки… И ведь прекрасно понимает Иван, что люди эти не друзья ему, и что везут, может быть, на погибель, и что прикажут им – поднимется рука зарезать-пристрелить. А все равно трудно отроку, двенадцатое лето всего лишь живущему, избавиться от чувства, что все вокруг: и вечер, и костер, и забористая история с крепким словцом, и котел, источающий вкуснющий запах – ему нра-вит-ся…

И вот еще чудо из чудес: настоящий народ. До того какой народ видел Иоанн? Шапки ломающий. Кверху хребтом стоящий. Славословящий. Даже слуги все, почитай – из дворян. Как тот же Безобразов Истома, которого Шуйский, так и быть, оставил Иоанну, «чтобы было кому соплю выродку подбирать».

А как пленником поехал государь по Руси – будто волшебное покрывало надел. Прибывает поезд в городок. Народу интересно, приходят, смотрят. Живя в северном поселении, ведь редко что новое увидишь, путешествовать без особой надобности тут не принято – больно концы большие закладывать приходится, да и погоды не способствуют. Ну, а местным кто ж расскажет, что государя везут, хоть и бывшего. Кто надо, знает, а это ох, мало кто. А тут селянин видит: парубок. Одет богато, но, видать, провинился, вот и везут в острог. Поклонился селянин, да и пошел себе дальше. А то нет-нет да перекинется парой фраз, коли не струхнет. Так мол и так, да то, да сё. Разве раньше Иоанн мог на такое рассчитывать? Да он за эти недели больше про людей-то обычных узнал, чем отец или дед за всю жизнь! Мысль, конечно, дерзкая, но Иоанна она не раз посещала, грешного. Тешила самолюбие…