Армине Мкртчян - Последний дар Эбена

Посвящается моему единственному другу, солнечной отраде каждого моего дня, моей дорогой сестре.

Возможно, твое большое сердце уже успело позабыть, но я никогда не забуду подвиг, который ты совершила ради меня, тогда. И, разумеется, посвящается всем тем, чьи кроткие сердца изо дня в день ведут безмолвную, одинокую борьбу с неизвестностью.

– Мамочки далеко еще? Не могу больше.… Эй, обождите маленько.… В жизни ведь столько не приходилось бегать, а тут, видите ли, погнались куда – то, да еще и поесть толком не успел… – еле выговорив эти слова, существо, замыкавшее небольшую группу из трех таких же как он, резко остановился, опустил косматые лапы на колени, затем испустил тяжелый долгий стон, словно гончий пес, загнавшийся до потери сознания. Его охрипший, сиплый голос одиноко раздался в застывшем холодном воздухе и замолк. Минуты две он смотрел на землю, плечи его высоко и часто вздымались от напряженной работы легких. При этом он навострил серые уши и стал внимательно прислушиваться, чтобы случайно не пропустить долгожданных спасительных откликов. Ничего. Лишь короткое глухое рычание, раздавшееся спереди. Когда стало ясно, что никакого ответа не будет, а они лишь уходили все дальше и дальше от него, фыркнул и приложил невероятные усилия, чтобы выпрямиться. Спина со стоном хрустнула. Взгляд чуть дольше задержался на небе, и он удивленно изучал его. Увиденное наверху, сложно было назвать небом. Лишь теперь он обратил внимание, что все звезды куда-то исчезли, словно кто-то невидимой рукой затушил их все до одного и забыл зажечь обратно. Странно, пронеслось у него в голове, отчетливо помнил он, что до того как попасть сюда небо искрилось бесчисленными мерцающими огоньками на чистом полотне небесной синевы, а ведь это было совсем недавно. Все, что он увидел сейчас, было серое застывшее небо безо всякой четкой границы, сливающееся с почерневшей, словно зола землей. Дрожь пробежала по всему телу. Без сомнения место, куда он попал, нельзя было назвать обыкновенным и уж тем более язык не повернется сказать, что оно красивое. Возможно, впереди их ждет совершенно иной пейзаж, нежели этот, утешал он себя слабой надеждой и снова поплелся вперед. До того, как попасть в эти места они продвигались по колючим кустам широко раскинувшегося терновника, так что у всех троих, штаны были разодраны и чуть ли не до колен свисали жалкими лохмотьями. А теперь они пересекали широкое поле с высокой сухой травой, которая была намного выше его маленького роста и с головой зарывала его в гущу из длинных трескучих палок.

После пары шагов, он не выдержал и снова послышался его утомленный голос, на сей раз, он выговаривал слова нарочито громко, протягивая каждую букву.

– Все идем и идем! Сколько же можно издеваться надо мной?! Проклятая трава и не думает заканчиваться. Того и гляди прикончит меня. Слышите вы меня или нет, черт вас подери…? – затем забубнил себе под нос, – как же иначе, естественно слышат.

И на этот раз его ждала неудача. Вместо ответа послышался басистый предупреждающий рык вместе с коротким шипением, сотряс внезапно воздух, и также внезапно прекратился. А он и не думал расстраиваться, скорее наоборот, столь незначительный, казалось бы, успех вселил в него уверенность, что в скором времени кто-нибудь из них непременно откликнется на его жалобный призыв и тогда удастся хотя бы на короткое время перевести дух. При жизни он был малоподвижен, не отличался резвостью и теперь долго изнурять себя ходьбой, в которой не видел ни малейшего смысла, также не горел желанием. Если бы только удалось разузнать для чего вся эта беготня и куда они направляются, возможно, это и придало бы вялым мускулам больше сил. Вместе с тем он испытывал сильный страх, ведь те двое, по виду такие же, как и он, шедшие впереди в суровом молчании и пробивающие дорогу сквозь траву, были ему совершенно незнакомы. Да и он, не без отвращения, только-только начинал привыкать к своему новому перевоплощению. Как и у тех двоих, выбора у него не было. Каких – то три часа тому назад это существо представляло собой самого обыкновенного человека, но теперь, то и дело, ощупывая себя и разглядывая на бегу грязновато-серую шерсть, с головы до пят покрывавшую тучное обрюзгшее тело, все больше убеждался, что от прежнего облика мало что сохранилось. Речь его насколько он мог судить, осталась прежней, человеческой, сознание хоть и затуманившееся позволяло оценивать увиденное и делать на его основе необходимые выводы. Только голос стал ниже, звонкий писк, словно он шел от глубин самого кончика преследовавшего его повсюду уродливого, словно червяк длинного каната. В первый раз, он чуть не принял его за извивающуюся змею, и хотел было задушить, но приглядевшись, сообразил, что это не что иное, как хвост и принадлежит он без сомнения ему. Он стоял на продолговатых лапах с серповидными когтями на конце, все же он стоял прямо, как и прежде, хоть и позвоночник побаливал, но это, скорее всего от туго набитого при жизни пуза, успокаивал он себя. Словно маленький несмышленый ребенок слепил его своими руками, лишь одним быстрым движением пришлепнув к пухлому бесформенному туловищу увесистую квадратную голову. Это ему показалось недостаточным, и щедрой рукой он приплюснул ему нос словно гармошку, из которой торчали жесткие нити черных усов. В остальном это был самый настоящий грызун, ростом с обычного человека, которым он себя когда-то называл. Лишь только нога его ступила на бесплодные, лишенные солнца земли, стремительно начал он превращаться в крысу. Почему так происходило, он не смог бы ответить. Да и вопросов задавать, не было времени. Не успел он, как следует опомниться и привыкнуть, как сразу же в компании двух других крыс пришлось стремглав помчаться в путь, по территории мертвого поля, где царили полумрак и холод. И теперь он задыхался от спешки. Шедшие впереди, были, по меньшей мере, на пол головы выше него и могли спокойно видеть перед собой дорогу и дышать над поверхностью травы. А ему не повезло. Мало того, что он задыхался в теснивших его со всех сторон твердых прутьях, больше походивших на окаменевшие стебли бамбука, чем на траву, так еще пришлось изрядно пострадать от нее. Окоченевшие палки, отскакивая от впереди идущих грызунов, то и дело хлестали его по заплывшему жиром изнеженному лицу. На бегу он делал неловкие движения неповоротливым телом, чтобы суметь увернуться. Но тщетно. Даже густая шерсть не спасала его от градом хлынувших со всех сторон метких ударов. Каждый такой удар сопровождался визгом и руганью. Сплющенный нос, теперь уже крысиного размера маячил перед глазами то вправо, то влево, иногда к земле, и мешал ему разглядеть и без того мутную дорогу. Конечно, тем двоим наверняка гораздо удобнее пробираться на длинных ногах и нет им никакого дела до того, что совсем скоро он превратится в сплошной, тщательно обработанный стейк, подгоняемый безжалостными молотками. В ярости он схватился обеими руками за голову, но не рассчитал силы и расцарапал когтями нос. Этого он не стерпел, завыл и, в конце концов, потерял всякое терпение.