Роман Веков (Кукуев) - Три сестры мушкетера. Время поиска

– Ну, ладно, это я так, для порядка, понял? Мы вот сейчас еще коньячку хлопнем, и ты нам все расскажешь. А мы с Саидом послушаем.

И я рассказал Петровичу и про торговлю в автобусе, и про то, как мы по дороге встретили Клавку с хахалем в сломанной «Волге», и что они говорили о пароме, и как пытались открыть загадочный сейф, и что я их спугнул, а потом сейф начал открываться от кошачьего мяуканья.

Саид тут почему-то заржал, видимо пытаясь таким образом компенсировать отсутствие у него в данный момент столь желанного скакуна.

– Ты, Саид, кончай ржать, понял? – строго сказал ему Петрович. – Говоришь, они на паром спешили? – обратился он ко мне.

– Да, и говорили, что хозяйка еду найдет в холодильнике.

– Ну, делать нечего. Поехали, Котофеич, Калерию выручать, понял?

Петрович поднялся с кресла.

– Куда? – спросил я.

– Да, есть тут один городок за рекой, а через реку как раз – паром, по-другому туда никак не попасть. – Он повернулся к Саиду. – А, ты, Саид, нас здесь жди, никого в дом не пускай, а кошку пуще всего береги, понял?

– Ладно, дорогой, езжай, я тут дело найду, котов покормлю. – Видно было, что мы ему уже надоели. – Я ж не знал, что Клавка меня надует, вроде за ум взялась, хахаля завела путевого – на «Волге» ездит, в музее работает.

– Так, так! – Петрович сделал стойку. – Что же ты раньше-то ничего не говорил про хахаля Клавкиного?

– Ты бы спросил.

– Я и спросил, понял?

– Ты бы раньше спросил, а ты сейчас спросил. Я тебе сейчас и говорю. – Саид как бы обиделся. – Да ты его знаешь, он у тебя в Доме рыбака жил, а потом, когда вы с Тамарой там гостиницу сделали, ему негде жить стало. Он музей в Мышеславле сторожить устроился. Ну, вспомнил его что ли? Такой дохлый с виду. – Саид попытался изобразить руками дохлого Клавкиного хахаля.

– Это что ли тот самый хлыщ подзаборный?

– Может и был раньше подзаборный, а теперь какую-никакую тачку сам себе справил, не то что некоторые кудрявые, – сказал Саид.

Петрович обиделся.

– Ты меня своей тачкой не кори, понял? Если бы не я, то неизвестно, был бы ты вообще жив. Понял? Свои чернозадые тебя безо всякого рэкета б кончили, понял?

– Я – чернозадый? Да ты на себя посмотри! Морда эфиопская! – Саид начал заводиться вполне серьезно.

Тут до меня наконец дошло, что это – тот самый Саид, который ради своего спасения отдал Петровичу серебристый кадиллак! Значит, это он охраняет теперь дерзайцевских кошек! И еще я понял, что этот спор о цвете кожи – старый, и будет значительно лучше, если я сейчас Петровича быстренько отсюда уведу.

– Давай, Петрович, поехали, а то вон времени-то сколько. – Я стал подталкивать его к выходу.

Даже усаживаясь в машину, Петрович не унимался и все выплескивал свои соображения по национально-расовой проблеме.

– Есть хочешь? – наконец сказал он, заведя мотор, – на, вот, Тамаркиных бутербродов пожуй… Ну, что, тронулись?

– Эй, стойте! Кошка за вами бежит! – раздался с крыльца дома голос Саида.

Мы остановились, Петрович открыл дверцу, и наша Кошка с ее довольным «мя» запрыгнула мне на колени. Я предложил ей кусочек колбаски, она вежливо полизала, а потом попыталась зарыть его у меня же на коленях, и, произнеся:

– Ффуу-мя! – перебралась на заднее сидение.

И мы, наконец, двинулись в Мышеславль.

Белая ночь, наконец, кончилась, и ненадолго наступила самая настоящая, но более неподходящего времени она не могла изобрести. В полной темноте мы подъехали к пристани парома. Он был на той стороне, и, судя по всему, возвращаться до утра не собирался.

– Пойду за лодкой, – сказал Петрович.

– Куда?

– Есть тут, понял, один знакомый. А ты стой у машины, никуда не уходи, а то опять потеряешься. Куда среди ночи едем, сами не знаем…

Я хотел было возразить, что поехал искать кошачий рай по его же собственной рекомендации, и теперь тоже не по своей воле увязался с ним в этот Мышеславль, но Петрович уже скрылся в темноте.

Где-то, скучая, залаяла собака, а я стоял, облокотившись на машину, и слушал звуки ночной реки. Есть, конечно, в этом что-то романтическое – стоять вот так ночью у переправы с кошкой на руках и пытаться понять, какого лешего тебя сюда занесло, а где-то в московской квартире ждут, не дождутся чистая постель и ванная комната с турецким душем и китайским полотенцем.

От этих мыслей меня оторвали громкие всхлипывания, перешедшие затем, судя по всему, в ни к кому не обращенные высказывания:

– У, гад, так я и знала, что бросит, ему бы только деньги, а сама я плохая, да, дура, да, плохая, уу…

– Кто здесь? – спросил я.

Плач прекратился.

– А ты кто? – отозвался женский голос.

– Да иди, иди сюда, не бойся. Я – Костя.

– А я – Клава.

– Ну, иди, Клава, а то я с места сойти боюсь, мне нельзя потеряться.

Плакальщица вышла из темноты и прекратила причитания.

– Ой, да вы на машине! Что же вы в темноте стоите? Можно же в машине сидеть со светом.

Это была та самая Клавка-шалава. Кошка у меня на руках сидела молча, и мне пока очень не хотелось, чтобы она замурчала. Если Клавка в темноте пока меня не узнала, то «мя», заставшее ее и Генку прыгнуть в окно, ей еще долго не забудется.

– А что, Клава, ты тут одна так поздно делаешь? – нарочито дружелюбно спросил я.

– Мне на ту сторону надо, я парома жду.

– Паром – это хорошо. – Я старался говорить как можно более рассудительно. – Только вот почему наша Клава-то плачет?

– Я уже больше не плачу.

– А все-таки, какое такое горе у нее приключилось?

– Вы никому не скажете? – Она на мгновенье замолчала, а потом, всхлипнув, добавила: – Меня Генка бросил, гад.

– Ну, ты не переживай так. – Я погладил ее по волосам, она опять всхлипнула. – Ты себе другого найдешь.

– Не, такого не найду. – Она дернула головой. – Он моряк.

Очень хорошо, подумал я, ты-то нам, голубушка и нужна, ты-то нас к Калерии и приведешь, а вслух сказал:

– Где ж он плавал-то?

– Он боцманом был на «Челюскине», а когда они в тот рейс собирались, ну, когда на льдине застряли, то он должен был в отпуск идти, а сам грузы принимал, и его в трюме с мешками забыли, и вспомнили только на льдине, ему всегда не везло.

– Сколько же ему лет, если он служил на «Челюскине»? – невольно поинтересовался я.

– А что? – насторожилась Клавка.

– Ну, интересно… Мне кажется, что он для тебя староват.

– Правда, много ему лет, – вздохнула Клава. – Тридцатник, но он очень даже молодо выглядит.

– Как он выглядит, я тебе верю. Что там дальше на льдине-то было?

Я не знал, как ее задержать и не вспугнуть до прихода Петровича, которого она наверняка узнает сразу.

– На льдине он сразу главным стал. Они там все растерялись, а он мачту на льдину поставил, чтобы можно было курс держать, и по радио стал с Москвой разговаривать. Он их всех и спас, потому что за ними сразу Гагарин с Чкаловым из Америки прилетели, а ему опять не повезло.