Чайка Богдан - Дневник грозы. Когда мы смотрим на море, море смотрит на нас

Юнга стоял на носу корабля и пытался унять непонятное чувство тревоги. Солнце светило ему сейчас в лицо и заставляло щуриться, но отвести свой взор от горизонта юноша не мог. Он уже стал понимать, что за чувство его стало угнетать – это был страх, и молодой человек не мог понять, откуда он взялся. Почему обжигающие лучи солнца стали вдруг ледяными, но даже их холодные отражения он пытался поймать в зеркале воды, чтобы как-то согреться. Он оглянулся назад. Позади оставались родные облака, он к ним привык, они ему казались такими привычными, почти раем. А вот впереди было что-то. Может, это просто паника, о которой столько рассказывают моряки. Но вот тучи впереди закрутились в воронку, появилась черная бровь, черные ресницы, и вырисовалось темное ядро с сотнями жилок. Юнге захотелось закричать: это был глаз, неужели никто не видит! На некотором расстоянии за дымными, непривычными для него темными тучами он рассмотрел и второй. Они теперь смотрели друг на друга. Он подумает позже, что от недостатка женского внимания на корабле это могла быть простая галлюцинация его воспаленного сознания. Но сейчас в его голове сам собой рождался образ маленькой щепки, лежащей на морской глади, и он – человечишка на этой щепке. Вот очередная волна на самом деле не волна, а просто ноготь на пальце великолепной госпожи с темными глазами. Она приподняла щепку и, наконец, увидела его, простого смертного, смотрящего ей в глаза, в которых он тонул. И тут его похлопал по плечу один человек на корабле. Их Кок подошел к нему неслышно, из-за его бесшумных шагов юноше казалось порой, что этот старый моряк сросся со шхуной.

– Боишься? – спросил его гость.

– Откуда Вы знаете? – удивился юноша. Вокруг жизнь шла своим чередом, и его беспокойство Юнге казалось чем-то вроде миража, который был его тайной. Правда, жить с этим дурманом и справиться с этим миражом ему было тяжело.

– Я слишком долго живу на этом корабле, Юнга.

– Это морской мираж? Я от остальных слышал о галлюцинациях в пустыне, когда мы проплывали Рабат. Бывает ли такое здесь?

– Сейчас пусть это остается миражом, Юнга.

– А потом чем?

– Юнга, послушай доброго совета старого моряка, послушаешь?

– Это не мираж? – он испугался. Образ щепки на ногте девушки теперь укоренялся в его сознании. Кок посмотрел на него своими добрыми глазами, окруженными морщинками.

– Юнга, ты сам выберешь – будет это миражом, или нет! Все! А мой совет тебе: хватит прохлаждаться. Нас ждет тяжелый день, а может быть, и ночь.

Юнгу передернуло, и страх стал обретать реальные черты. Он уже бывал в штормах, но каждый раз Кок на его переживания лишь ухмылялся снисходительной улыбкой. Сейчас Кок не улыбался.

Юнга ушел, а Кок остался еще немножко полюбоваться этой красотой. Она, как всегда, красива. Он давно уже понял, что не перестанет любоваться этим представлением. Они уже были близко, но еще недостаточно, чтобы он потерял дар речи, пока еще не так близко, чтобы он начал волноваться. Но достаточно близко, чтобы он мог начать любоваться. Странное это чувство, оно для него оставалась загадкой. Это было похоже, как наблюдать за женщиной, восхищаться ею, но не пытаться овладеть. Такая вот женщина, как цветок, срывать который кажется ему кощунством. И он убил бы любого, кто попытался бы это сделать. Но, слава богу, ему никогда бы не пришлось пойти на это. Эта убивает сама, и ему хотелось с ней оставаться друзьями, просто потому, что они уже были слишком близко, и будут еще ближе. И по прихоти этого человека будут не раз еще близко. Обладание даже простым человеком ему казалось иллюзией, не то, что с ней. Правда, в голову упорно лезла фраза: «Смотря кого считать человеком, не этих же пьяниц, парочки из которых мы скоро не досчитаемся». Порой ему было обидно, что он не может позволить обладать ею, что он родился таким слабым. Но каждый раз, глядя в эти глаза, он переставал завидовать Капитану: «Эх, Капитан! Пойду я, приготовлю похлебку, я тебя не ненавижу, мне просто тебя немного жаль, и немного завидую. Выведи нас снова, я хочу посмотреть в эти глаза еще не раз».

Она смотрела на него издалека. Воды уносили ее на юг, ближе к скалистым берегам Патагонии. Там они снова встретятся с этим странным существом. Ей было холодно там, но в этом холоде было больше комфорта, чем в этих застойных экваториальных водах побережья. Она умылась в африканских муссонах и теперь направлялась в свой дом, в место, в котором родилась. Изредка она играла с заблудшими путниками, но быстро оставляла их в покое. С ними было не интересно – страх и ничего больше. Только покажешь им водоворот, и вот они уже молят неизвестное существо о спасении. Глупцы! Она укуталась в холодное платье из ветров, свое любимое. Интересно, она ему понравится в нем, или стоит добавить немного льда? Она еще не достигла дома, но уже переживает. Эти мужчины сводят ее с ума. Она поправила прическу из белоснежных облаков. Нет, она знает, что он любит. На мысе Она встретит его черной грозовой прямой укладкой волос. Эти игры. Но что ей остается с другой стороны! Она здесь слишком долго, она видела слишком много берегов, слишком много кораблей, слишком много всего… И теперь поняла, что цепляется за каждое необычное, что встречает по пути. Людей много, но настоящих, которые заставляли ее обращать на себя внимание, которые не были обстоятельством, которые были такими же буйными, как ее братья-ветры, было так мало, что они были похожи на изумруды на дне океана. Рассматривать изумруды было скучным занятием для нее, а вот смотреть на эти существа, которые пытались соревноваться с ними – хозяевами этого мира, почему-то никогда не наскучивало. Они были как свет луны, бросающей свой след на водную гладь. И каждый из этих людей делал это каким-то особым способом, что сравнивать их не получалось.

Он часто думал, почему его одолевали и страсть, и покой в водном царстве. Страсть его тянула куда-то за горизонт, и только когда наблюдал внизу бурлящий поток, остающийся потом позади – наступал его покой. Покой – созерцание того, что здесь называлось жизнью. Но здесь он все больше убеждался, что если понимать под жизнью нас – людей, то эта синяя пучина страстей покоя не имела с ними ничего общего. Мы были как гости, которым позволяли прикоснуться к чему-то прекрасному, ужасному и величественному. Когда очередная волна нехотя ударялась о борт их дома, он иногда прямо чувствовал, что им говорили: «Снова вы здесь, ну чего вы мешаетесь у нас на пути? Ну, так и быть – идите дальше». И они шли, плыли, ловили ветра. И касались покоя, и гнались за страстями, увлекавшими их за горизонт, куда садилось солнце, или куда улетал этот странный огненный шар, вот уже второй день проплывавший у них над головами. И все отражалось у них внизу, под бортом их дома. Отражалось и искажалось. Иногда ему хотелось, чтобы это отражение было правдой, иногда хотелось, чтобы отражение не имело ничего общего с жизнью.