Константин Шахматский - Неуловимая бестия

– Гришка, подлец! – крикнул Салтыков, бросив письмо, – Дай еще рассолу!

Камердинер, недовольно ворча что его отвлекают, вновь поплелся в сарай, где стояла бочка с оставшимися с зимы огурцами.

– Нет, ты видал? – говорил Михаил оставшемуся рядом Платону, – Подарочек ей надо! Свадебные платья они примеряют!

Платон пожимал плечами:

– Барышни…

– Безголовые курицы, – вот что я тебе скажу о всех женщинах!

Старик покачал головою, будто бы разделяя мнение хозяина, но ничего не сказал.

– Стоит только раз пойти им навстречу, и они уже думают, что могут править тобою, как вздумается.

– Вот-вот, – проворчал Григорий, появившись с ковшиком рассола в руках, – А я всегда говорил: от баб только беды.

– Поэтому ты с ними не связываешься?

Барин взял холодный ковш и жадно припал губами к его краешку, забыв про слабое горло.

Оставив Платону денег на хозяйство из выданных прогонных, Салтыков уехал к вечеру, наказав Григорию шибко не пить. Уехал злой. Еще бы: впереди ответственные дела, и тут такие переживания. Скорее прочь отсюда! Да пропадите вы пропадом!

Далеко за полночь в ворота дома купца 3-й гильдии Трофима Тихоновича Щедрина постучали. А именно, неистово заколотили эфесами сабель два усатых городовых, заслоняя широкими спинами господ в штатском. Заслоняемые темнотою, – чиновники особых поручений Салтыков и Мельников, – большие авторитеты по вопросам раскольничества.

А всей честной компании, движимой служебным рвением и поручением совещательного комитета, страсть как хотелось узнать во всех малейших деталях о делах тайных и явных (в основном, конечно же, тайных), зажиточного купца—раскольника Щедрина.

По наводке Анания Ситникова, а так же полученных в ходе следствия сведений о поездке к данному лжеепископу Щедрину на исповедь сарапульских старообрядцев, господа следователи предвкушали нынче же ночью с головою погрузиться в пучину самых неприглядных тайн раскольнического мира, а ежели повезет, то и раскрыть настоящий заговор. Причем, нити оного, по твердому убеждению Синода и покойного императора, могли бы вести куда дальше, чем за пределы России-матушки. Ни дать ни взять – в какую-нибудь предательскую Австро-Венгрию или того хуже – к османам.

Полицейские, крича, чтобы хозяева немедля отворяли ворота, все усерднее работали кулаками и саблями. Им же вторили цепные псы во дворе, все сильнее заходясь в истерике. Господа чиновники в нетерпении переминались с ноги на ногу, зябко кутаясь, кто в воротники пальто, кто в пелерины серых шинелей. В самом доме заметно было движение: тусклый свет поочередно вспыхивал то в одном то в другом окне; занавески шевелились; неясные тени человеческих фигур поминутно мелькали, скрываемые за частоколом выставленных на подоконниках горшков с геранями.

Наконец им открыли. Дворовый мужик заспанного вида и всклоченной бородою, что так долго мешкал с засовами, тут же получил в зубы от вахмистра и сел. Другой мужик, едва удерживая псов, по одному на каждую руку, попятился назад, давая проход господам. Вахмистр, отобрав лампу у обескураженного привратника, устремился через двор к крыльцу, где уже стояли человек пять в наспех накинутых тулупах.

– Именем Государя императора! – прогремел на ходу басом.

Стоявшие на крыльце зароптали и зачастили двуперстием. Откуда-то из недр дома послышался бабий крик.

– Трофим Щедрин кто будет?! – грозно осведомился подоспевший Мельников.

Бородатые мужики продолжали креститься и молчали.

– Отвечайте, канальи! – прогремел вахмистр, демонстративно опустив руку на сабельную рукоять.

– Так дома он… Спать изволит, кормилец.

– А ну-ка, – раздвинул толпу Салтыков, – посторонись.

Чиновники быстро засеменили вверх по крашеной масляной краскою лестнице. За ними последовали еще двое рядовых из полицейского участка и понятые.

– Добавь света! – гаркнул вахмистр, задерживаясь внизу, – А ну, кто там еще – двигай все сюда, на улицу! …Да убери же ты псов, …зарублю! А ты, Васильков, закрой ворота и стой там. Да смотри, чтобы ни одна сволочь не ускользнула!

Расторопные чиновники хозяйничали в горнице. Приданные им в помощь из Управы двое чинов обыскивали тем временем другие комнаты. Хозяин дома, старик лет семидесяти с окладистой бородою и в исподней рубахе, молчаливо взирал на происходящее, сидя по центру комнаты. Три бабы – жена и дочери, застывшие в дверях, ревели навзрыд.

– Ну что, Трофим Тихоныч, – спрашивал старика Мельников, – будете упорствовать?

Хозяин сурово молчал.

– А ведь Ананий сдал вас,… сдал со всеми потрохами.

Хозяин фыркнул в бороду.

– Советую добровольно помочь следствию, – нервно вторил Мельникову Салтыков, перебирая в углу под деревянной божницей стопку старопечатных книг.

– А вы скажите, в чем вина, я и подумаю.

– А вы не знаете? – повел бровью Мельников.

– Ну-у-у-у, знать-то я много чего могу, давно на свете живу, а вам-то что. Убил я кого, или ограбил?

Мельников хмыкнул:

– К вере раскольничьей совращали-с.

– Подумаешь, велика потеря. А вы докажите?

– Верно, плохо слышите, Трофим Тихоныч? Я же сказал: все тот же Ситников, он же – лжеинок Анатолий, сдал вашу тайную организацию.

Старик отрицательно покачал головой:

– Не знаю такого, и ведать не ведаю, о чем говорить изволите.

– Так значит? – Мельников пристально смотрел на подследственного, пытаясь проникнуть ему в голову.

Не выдержав взгляда, старик Щедрин выдохнул:

– Ну, сдавал я ему угол, что с того… Ну, ссудил деньгами в виду крайней необходимости. Чай, дело свое имею. Авось, не обеднею с нескольких ассигнаций. Да на наших плечах купеческих Россия держится!

Щедрин повернул голову в сторону вопрошающего:

– А вы, господа хорошие, разве не помогли бы вопиющему о помощи?

– Не юлите, Трофим Тихоныч, – вступился Салтыков, приблизившись к Щедрину, – Видали мы ваши ассигнации и для кого они предназначаются – знаем. Да и переписку вашу секретную читали-с. Вы, окромя того что купец-картузник, еще и фальшивомонетчик!

– Молод ты еще, – отозвался старик.

Вероятно, Щедрин хотел еще что-то такое добавить к сказанному, но не успел. Салтыков, что есть силы, ударил лжеепископа по лицу. Старик охнул и схватился за челюсть. Бабы в дверях взвыли как по команде, но их тут же выгнали. Взбешенный чиновник навис над раскольником, готовясь ударить вновь. Его большие на выкате глаза старались пригвоздить старика к полу, а крепко сжатый кулак завис над убеленной сединами головой.

– Где станок печатный хороните?! Кому деньгу поддельную сбываете?!

Старообрядец беспомощно озирался по сторонам, ища справедливости. Но никого, акромя обидчика и чиновника Мельникова рядом не было. Полицейский, загородивший всем телом дверной проем, виновато понурил голову.