Сергей Куприянов - Когда человек не дышит

Ну ладно, за хлеб за соль бог спасёт, а мне двигать надо. Завтра, как светает, ждите… А, может, ко мне в избушку пожалуете? Ночами-то прохладно уже, места-то всем хватит.

Серёгин глянул на Лизу – та замотала головой:

– Не-е-е, нам ещё собираться надо, да запруду сходить разобрать надобно.

Арсений, начавший было вставать, сел на место:

– Это вы молодцы, что про речку помните, а то ведь как бывает, вроде сурьёзный человек, а сети свои или «морды» какие бросит – то лень, то забудет. А река перегорожена получится. И рыба гибнет за просто так, и другим никакого улова, и ведь говорить бесполезно, не понимают. Запруду ту мне оставьте, как не надобна будет, сам разгорожу.

Лиза кивнула. Получив согласие, Арсений отставил свой мешок, вынул оттуда топорик и отправился по тропинке в сторону речки. После четверти часа работы Арсений приволок к костру две длиннющие черёмуховые жердины и спросил, есть ли у Серёгина топор, и как всегда, не дожидаясь ответа, сможет ли он ошкурить их. Серёгин кивнул и принялся за работу. В следующий раз Арсений появился с огромным бревном на плече:

– Вот, сушину нашёл, этого вам на всю ночь хватит, – от удара о землю сушина сломалась, на что Арсений, довольно почесав брюхо, пробасил: «Во как, аж на три части», – и одну из них закатил в кострище одним концом.

Под ним тут же, веселясь, облизывая подарок, засуетились языки пламени. Арсений осмотрел Серёгину работу, взял ту жердь, с которой Сергей уже закончил, и тоже взялся за топор:

– Ты, Сергей, не подумай, что я против слов иностранных совсем-то, но ведь это в науке, это я без претензий, – начал Арсений, когда Серёгин закончил шкурить вторую жердь и подошёл глянуть, что делать дальше.

– Дальше я сам, я ещё у костра мозоли твои заметил, с непривычки, да?

Серёгин ничего не ответил, а лишь глянул на свои руки и сделал удивлённое лицо.

– Садись, отдохни, скоро помощь твоя потребуется. Рыбачили когда мы артелью, парень с нами был, Демьян Понамарёв. Знал Демьян тот немецкий язык иль нет – того не ведаю, но здоровался со всеми по-немецки: «Гутен таг», – будет, значит, по немецки-то. Не ради забавы, а всё потому, что не говорил Демьян буквы «р», с детства не говорил. Ну, а чтобы не смеялись над ним, не дитя уж, лет сорок пять ему миновало, придумал он слова разные, чтобы заменить эту сложную для себя букву. Ремень у него тесёмочкой был, ружьё стволинкой называл. А вот топор, как ты назовёшь?

Серёгин чуть подумал и пожал плечами.

– Колунчик, – радуясь озадаченному виду Сергея, сообщил Арсений, – топорик, значит, маленький колунчик, а большой топор – большой колунчик. С охоты придёт, рассказывает: «Маленькая пихоточка», – это рябок у него, значит, потому что пихту клевать любит, «глухарь» – большая пихоточка. Мужики смеются: «А курица как у тебя будет? Сррредняя пихоточка, скажи, Демьян, сррредняя». «Нет, – говорит он, – это будет домашняя птица или несушка». Всякие задания мужики ему придумывали, на всё у него ответ был, и так удачно он эту букву обходил, диву все давались. Вообще, у него особый склад ума был, творческий, он даже пьесы писал, и всё складно у него выходило, но вот здороваться, иначе как «гутен таг», он, значит, не придумал.

Арсений принялся за вторую заготовку, ловко орудуя топориком, но не прекращая свой рассказ:

– Ну, вот и поздоровался. Он вежливый такой был, со всеми здоровался, с кем за руку, кому поклонится, сняв шапку, учтиво так, а кому и «гутен таг» достанется. Встретил он как-то у церковки женщину одну, – Арсений замолчал, перекинул топорик в левую руку и быстро перекрестился, – нету уж её, церковки той. Казанской Божьей Матери престол был, а щас из кирпича этого в Новоназимово печи делают. Купол был такой… как карандаш наточенный. Ох, не к добру это, – и он снова быстро перекрестился и взялся за топор. – Женщина эта немного старше его была, лет на пять, наверное. «Гутен таг», – говорит Демьян ей, а когда та с другой стороны улицы, значит, улицы-то широкие были, на него внимание обратила, ну, повернулась к нему, наверное, он ещё и рукой ей помахал. Не знал Демьян, что она не только глуховата, но и слеповата уже, да и никто не знал. Семья большая была у неё, сыновья взрослые, старшой-то, говорили, с кистенём промышлял, но в то время, слава богу, уже на каторге был. Пришла она домой и говорит: «Обругал меня этот, из артели рыболовецкой, мать твою… так, сказал, да ещё и кулаком погрозил на глазах у всего народа…» Ну, сыновья у неё ребята лихие были, миролюбием особо не отличались, догнали Демьяна и давай его пинать. Хорошо наши, артельские, увидали, отобрали. «Он нашу мать оскорбил», – кричат, а Демьян-то ничего понять не может, сопли кровавые по лицу мажет. – «Не знаю, – говорит, – не было такого». А эти орут: «Прилюдно обругал, да ещё кулаком грозил!» Не унимаются, тогда, видно, сообразил кто-то: «Ты, Демьян, поздоровался, наверное». «Может быть», – отвечает тот. «А как ты поздоровался?» – до наших-то мужиков дошло уже, из-за чего конфликт-то вышел. «Гутен таг», – прочамкал он разбитыми губами. Ну, тут и объяснили этим драчунам, что не выговаривает он буквы «р» и поэтому здоровается, значит, по-иностранному. Не верят. Достали тогда мужики у него из кармана книжицу записную, а там целый словарь, ну, Демьяном составленный, и пальцем ткнули в строчку, где написано: «Гутен таг» – доброе утро. А уж когда свидетели нашлись, что не посылал он мать ихнию по матери, стало быть, и кулаком не грозил, а только поприветствовал, – на мировую пошли, водки вместе выпили. Вот, Сергей, такая история, а выводы сам делай, ну, иди сюда, помогай…

За время своего рассказа Арсений комлевую часть заготовок, метра по полтора-два, стесал с одного бока почти до половины толщины жердины, но сантиметров за сорок до комля она постепенно приобретала прежнюю толщину. Сейчас же эту заготовку, в этом самом утончённом месте, как понял Серёга, надо было загнуть. Так они и сделали: короткий конец сунув между двух близко растущих ёлок, а длинный рычаг закрепив вбитым в землю колом. После этого Арсений спрятал свой топорик, попрощался и отправился в свою избушку.

Лошадь надо было вести в поводу. Шла она медленно, вдумчиво переставляя ноги, словно осматривала землю своими близорукими, если можно так сказать, глазами, перед тем, как поставить на неё копыто. Возможно, в прошлом она была вороной, но сейчас её масть

определить было весьма проблематично: серые, рыжие, красно-коричневые пятна покрывали всю её шкуру, не подчиняясь никакому порядку. Мало того, при изменении цвета менялась и длина волос. Грива её вдоль шеи была коротко подстрижена, а со лба, между ушей свешивалась совершенно седая, но довольно кокетливая чёлка. Худые ноги с тяжелыми узлами суставов, тощие рёбра с натянутой на них шкурой неопределённого цвета, постоянно стрекочущие уши, размеренно болтающийся хвост, – без грустной улыбки смотреть на это было невозможно. Она понимала, что в жизни что-то не так, понимала, что нужно что-то изменить, словно «запанковавшаяся» старушка, пытающаяся поменять свой имидж. Но что и как делать, она, конечно, не знает, а скорее всего, просто уже не может. Культурка. Услышав своё имя, она виновато поворачивала голову, на мгновение перестав стричь ушами, хлопала своими изъеденными гнусом веками и кивала головой, дескать: «Да, я – Культурка, чего хочешь, человек?» Сергей несколько раз повторил её имя, гладя морду и пытаясь уложить как бы мелированную чёлку: