Рияд Рязанов - Дурак на красивом холме

Во мне опять забурлило и вынесло на поверхность вопрос – а не надавать ли Григорию с сотоварищи толстой палкой по бокам?

– Это не тот самый?..

– Тот самый! – прервал любознательного Григория Андрей, опасавшийся, что я услышу окончание вопроса и воспылает неминуемый конфликт.

– Едем! – вдруг решительно сказал Гриня и, не прощаясь, повернул к своей машине. В тот момент я самонадеянно подумал, что он испугался общения со мной, поэтому так спешно ретировался.

Андрей тоже удивился, пожав плечами:

– Странно… Неужели он испугался твоего коромысла?

Несколько озадаченные, мы тронулись дальше. Не доезжая до пасеки километра полтора, как утверждал Андрей, мы остановились. По его понятиям ближе ехать не было смысла, так как роевые пчелы предпочитают селиться подальше от корневой семьи. Я не стал спорить, будучи дилетантом и думая про себя, что он просто боится охранников пасеки.

Однако зная его торопливую суетность, когда действие опережает мысль, я не доверил ему такое тонкое дело, как изыскание конкретных мест для конкретных ловушек. Он остался у машины, а я подвешивая по паре ловушек на свой универсальный боевой шест, отправлялся укреплять их в подходящих местах.

И лишь привязывая шестую ловушку к березе и чуть не сорвавшись от подломленной сухой ветки и скользя по шершавому стволу вниз, безуспешно пытаясь затормозить движение руками, влажными от появившейся крови на ободранных ладонях, я вспомнил, наконец, о Веронике.

Никогда она не занимала мои мысли, если не была на виду – рядом или в поле видимости. Я о ней просто забывал! Она была мне интересна, когда я мог её есть глазами, трогать руками или чуять носом березовый запах её тела.

Вот и сейчас о ней мне напомнил запах смятых березовых листьев, которые попали мне в руку в судорожных попытках удержаться на дереве.

Мысль развивалась дальше и становилась всё острее, пока не пронзила меня насквозь – Гриня торопился к Веронике! Прочувствовав ситуацию, он с ястребиной стремительностью и родовой целеустремленностью полетел к своей, как ему казалось, легко достижимой жертве, оставшейся без прикрытия.

Пафнутия он не брал в расчет, не зная какая с ним произошла эволюция.

Андрей лежал на изумрудной траве неподалеку от автомобиля, широко раскинув руки по сторонам подобно знаменитому тезке по фамилии Болконский – вперив глубокомысленный взор в бесконечно высокое небо с плывущими ватными облаками.

Эта безмятежная картина успокоила меня. Наверное, я просто неврастеник.

Я присел на траву рядом с ним и тихонько запел, сопереживая Андрею и чтобы самому окончательно успокоиться:

Дивлюсь я на небо тай думку гадаю,

Чому я не сокил, чому не летаю

Чому мени, боже ти крилец не дав?

Я б землю покинув и в небо злитав!

Андрей медленно перевел взгляд на меня, но ничего не сказал.

Скотина, подумал я, весь погружен в мечты о моей Веронике – как будто так и надо!

Тогда, чтобы вывести его из этого становившегося мне неприятным состояния, я задал вопрос, близкий моему и его мироощущению:

– Скажи мне, Андрей, как юный натуралист юному натуралисту: кто сильнее – сокил чи яструб?

– Смотря какой сокол и смотря какой ястреб! – мгновенно, не раздумывая ответил он.

– Ну какой ястреб? Тетеревятник, конечно!

– Если в небе столкнутся – сапсан или кречет наверняка его собьют, насчет балобана не уверен.

Немного подумав, добавил.

– Вообще, ястребы очень сильные и хваткие. Лапы у них, возможно, и посильнее чем у соколов. Своё не упустят. И характер коварный.

Последнее его размышление вновь вернуло меня на тревожные мысли. Не в силах терпеть их больше, я встал на ноги.

– Вставай! Ехаем! Ты будешь кречетом, а я сапсаном!

– Ты это к чóму?

– К тóму? Лежишь и мечтаешь о чужих женщинах, а там ястреб с двумя стервятниками нашу тетерку осаждают! Пафнутию-балобану трудно будет одному отбиться!

В мой эзопов язык Андрей врубился сходу и грубо сматерился, разрушив созданную мною поэтику.

– Так какого ты чёрта развел такую долгую прелюдию?! Увертюру к балету «Лебединое озеро!»

– Потому что я и сам ещё не уверился в своих предположениях… Ты и вовсе лежал и витал в облаках!

Оставшиеся две ловушки я закинул в глухую крапиву, рассчитывая завтра приехать на велосипеде и без волнительной суеты установить их.

– Ты бы хоть бандану свою на дерево повязал – потеряешь ведь ловушки!

– Не потеряю! Я как зверь чую и запоминаю спрятанное в траве добро.

Андрей газанул и мы полетели аки сокилы на смертельную битву с коварным ястребом и его спутниками-падальщиками.

Поучаствовать в битве нам не пришлось. Балобан Пафнутий справился и без нас, отогнав атаку хищников с помощью старой ижевки-одностволки, у которой был сломан боёк. Почти с самого начала моего заселения она стояла за книжным шкафом в ожидании когда я её, наконец, выправлю, но у меня всё руки не доходили.

И слава богу, что не доходили! В противном случае, она оказалась бы в сейфе и стала недоступной для Пафнутия.

– А где Вероника?!

– Закрылась в комнате и плачет, – сказал Пафнутий, осуждающе глядя на меня. – Она Григорию очки разбила…

Чувствовалось что он ещё что-то хочет сказать, но не договаривает.

А я стоял и думал – радоваться или нет? То, что очки разбила подлецу – однозначно хорошо! Но вот то, что закрылась и плачет – наверное, плохо.

– Андрей, ты ведь очень умный! Скажи, отчего женщины так сильно любят разных подлецов?

– Потому что они без комплексов и более добычливые! – не задумываясь ответил Андрей.

А я задумался, переваривая сказанное им и внимательно рассматривая товарища. Такое определение, лихо сформулированное им, вполне подходила и для него, и, возможно, для меня!

– Она не потому плачет, что вы думаете! – вмешался геройский Пафнутий. – Она плачет, поверив Григорию, что вы сами отправили его сюда, чтобы он забрал её и Ральфа обратно в обмен на пчелосемьи!

– Вот гад!.. И ты тоже поверил этому?

– Нет, конечно, – смущенно ответил Пафнутий, но само смущение его свидетельствовало об обратном. Видимо, битый жизнью и переживший на своём веку всякое, он допускал и такое предательство. Он хотел закурить сигарету, но тут же выбросил её в траву, прорвав нечаянно оболочку, когда разминал её. – А вот Ральфа они забрали. Он бегал свободно и кинулся к Грине ласкаться. А тот, не будь дураком, сразу запихал его в машину!

Упрекать старика, что он позволил забрать полюбившегося нам пса, язык не поворачивался. Он и так сделал много! А вот мы, действительно, дураки и подлецы!

До позднего вечера Вероника не выходила из спальни и никого не впускала.

Я поскребся в дверь и негодующе прокричал, что Гриня сволочь и враль, и что рано или поздно я его настигну и сделаю из него палкой бо отбивную котлету!