Рияд Рязанов - Дурак на красивом холме

– Да, мне виднее.

Я не стал дистанцироваться от Андрея, потому что и у самого рыло было в пуху, правда, ни в такой степени как у моего обаятельного товарища, способного под любую шалость подвести убедительную базу аргументов в её необходимости.

Между тем, дождь продолжал идти – обильный и непрекращающийся. Наверняка, грунтовые дороги развезёт до невозможности проехать на них колёсным транспортом.

Я с тоской подумал о временах, когда кони были основным видом передвижения на большие расстояния. На хорошей лошади верхом можно проехать любую глубокую и заросшую лощину, переправиться через реку либо другой водоём, а то и легко уйти от моторизованных преследователей, просто скрывшись в лесу.

– Я велосипед оставил в лесном укрытии. Пойду за ним, когда дорога просохнет. А завтра, видимо, сам бог велит ехать в город. Щебёнка здесь хорошая, пока ещё не разбитая. На автобусе или попутке доберусь. Отпустите меня?

– Отпустим! – сказал Пафнутий. – За нас не беспокойся!

Вероника сделала движение, пытаясь сказать.

– Говори, Вероника! У нас ведь демократия.

– Я тоже хочу в город!

– А как же цыплята-гусята?

Она замешкалась с ответом. Вместо неё выступил Пафнутий:

– Ехайте вместе! Я справлюсь.

Пафнутий настойчиво желал нашего большего сближения и всячески способствовал этому, понимая как это непросто в наше легкомысленное время, когда люди стали воспринимать друг друга как временных попутчиков или деловых партнеров.

– Ну что ж! Значит, едем вместе. Ты изучила расписание?

– Да! – Вероника была заметно взволнована. Всегда такая спокойная и невозмутимая в текущих заботах нашей полудикой жизни, она сейчас не могла усидеть на месте и встала. – Утренний автобус уходит как раз к электричке.

– Тогда собирайся в поход. Труба зовёт! – её взволнованность передалась и мне. – Нам, скорее всего, придется тормознуться в городе на два-три дня, так что упаковывайся с этим прикидом и возьми с собой что нужно.

Вероника ушла к себе, а мы с Пафнутием выбрались перекурить и переговорить на крыльцо.

Дождь продолжал моросить, но уже чувствовались его утомление и грядущий скорый конец. На горизонте, за озером, там, где заходило солнце, появился розовый просвет – тучи уходили на север. Пахло свежевымытыми соснами и березами.

«Завтра мы отправимся город, а старик останется совсем один, без нас и без Ральфа!»

– Пётр Фёдорович! Может, тебе ключ оставить от сейфа? – сказал я вдруг глупость, будто меня подтолкнул чёрт-провокатор.

– С ума сошёл? Хочешь, чтобы меня в тюрьму посадили? Да и тебе не поздоровится – отберут оружие!

– Да. Это верно.

– Будет лучше, если ты вообще заберёшь ключи от сейфа с собой. И тебе и мне будет спокойнее.

– Хорошо, так и сделаем. А ты не боишься оставаться один?

– Я своё уже отбоялся, – грустно усмехнулся старик. – Времени и сил уже не осталось бояться.

– Не надо унывать! – я приобнял его за плечи. – Хочешь, я тебе хороших сигарет привезу из города?

– Не стоит меня баловать. Я с детства к «Приме» приучен и менять привычку уже не собираюсь. А вот Веронику в городе как-нибудь уважь – сам знаешь, не мне тебе советовать.

– Уважу…

Встали мы рано – едва забрезжил рассвет.

Судя по густому сырому туману, непроглядно окутавшему озеро, день предполагался жаркий. Были слышны приглушенные голоса приезжих рыбаков, чертыхавшихся по поводу невозможности увидеть поплавки.

Вероника, вопреки ожиданиям, оделась очень легко – в упомянутое выше белое короткое платье и туфли на высоких тоненьких каблучках.

Я не удержался:

– Интересно, как это ты собираешься на таких каблуках спускаться с нашей горы? Ты ведь сразу клюнешь носом и покатишься вниз колесом до самой деревни!

– Я так оделась, чтобы тебе показать – годится или нет для прогулки по городу?

– В городе-то годится. В таком виде можно и в театр пойти – сейчас свободные нравы и правила!

– Вот и пойдём!

Она прокрутилась вокруг своей оси перед зеркалом.

– Вообще-то, у нас другая цель. Впрочем, если будет время, почему бы и не сходить.

Надо порадовать девушку, подумал я, вспомнив увещевание мудрого Пафнутия. Ей хочется покрасоваться на публике и надо «уважить» это невинное желание. Вот только платье слишком откровенное – пока доедем до города, местные будут во всю лупить глаза и потом судить-перемывать на все лады.

Как-то я процитировал ей строчку из Маяковского, что «лучшая в мире одёжа это бронзовость мускулов и свежесть кожи». Веронике очень понравилось мнение большого поэта и большого ценителя женской красоты, совпадавшее, между прочим, и с моим.

С тех пор она не упускала возможности продемонстрировать миру и мне свои достоинства – прежде всего длинные стройные ноги, абсолютно гладкие и покрытые бронзовым загаром.

Восхищаясь, я не раз сравнивал её с мифической лесной девой или древнегреческой богиней охоты Артемидой. Теперь она воспринимала это как должное, не кривилась в недоверчивом возмущении, напротив, старалась придерживаться заданного стиля.

В автобусе на нас смотрели все. Для деревенских мы были большим событием, способным конкурировать с американским сериалом. Взгляды были вполне доброжелательные, без той вечно похмельной озлобленности, характерной для жителей Бухалова.

Видимо, сказывалась бóльшая близость к земле, к простым каждодневным трудовым заботам, требующим трезвого ума и позитивного отношения к природе и людям.

В этом я ещё раз убедился, когда мы сели в электричку. По косоватым и неприязненным взглядам некоторых людей, заполнивших вагон, я понял, что они принадлежат незнакомым мне обывателям посёлка.

Подтверждением тому стало изменившееся поведение Вероники. Она взяла меня под руку и теснее прижалась.

– Может, перейдём в другой вагон? – тихо спросила девушка несколько дрогнувшим голосом. – Тут весь бухаловский гадюшник собрался!

– Ну, вот ещё! Либо мы зайцы какие, чтобы бегать туда-сюда по вагонам.

Из наблюдавших нас людей, особенно пристальным, немигающим и зловещим взглядом Нагайны, выделялась такая же изысканно красивая, как упомянутая киплинговская кобра, женщина околобальзаковского возраста, сидевшая лицом к нам тремя сидениями впереди.

– Это Эвелина Людвиговна! – опережая мой вопрос, прошептала мне на ухо Вероника. – Мать Грини. Она у них там самая главная. Её даже Павел Иванович боится, хотя в этих краях он держит в своих руках всё и вся.

– Так уж и вся? Нас он, например, не держит!

Я взял её руку в свою.

– Ты бы лучше подремала, пока есть возможность. Намаешься ещё в городе на своих шпильках!

Вероника теснее прижалась ко мне, положила голову на плечо и закрыла глаза. Я же всю оставшуюся дорогу переглядывался с Эвелиной Людвиговной. Была у меня такая особенность – будучи человеком совсем не наглым, я мог без тени смущения и до бесконечности смотреть на человека, интересующегося мной, пытаясь понять его с философской позиции: кто он, зачем живёт и почему я стал объектом его любознания.