Павел Ткаченко - Тайга, море, человек. Рассказы

Они возненавидели солнцепоклонников и Свет, которому те поклонялись. А поскольку они хорошо знали Веру, дававшую силу белым людям, то переделали её под свои потребности. Они придумали своего бога, объявили себя его избранниками, а всех остальных людей объявили рабами, предназначенных создавать блага для избранных. Они стали поклоняться пустоте и насаждать искажённую религию. Они платили коварством за проявленное к ним дружелюбие встречавшихся племён и многих истребили. Однако белые люди продолжали поклоняться Солнцу. И тогда появился тот, кто сказал: я есть Свет. И белые люди потянулись к нему, поскольку любили Свет. Постепенно они стали забывать своих Богов, потому что «свет» назвал своё учение истиной и пообещал людям неземные блага после смерти, если они будут следовать его заветам. А через много поколений появился ещё один вождь, который Свет объявил тьмой, и дети Света вовсе отвернулись от Солнца и перестали сопротивляться тьме».

Дед Митяй замолчал. Над утренней тайгой плыла необыкновенная гармония тишины и покоя. Кирьяну на миг показалось, что никаких слов не звучало, а мелькнула в пространстве просветлённая солнечным лучом Правда. Ему захотелось оказаться среди людей и открыть им такую простую и очевидную причину их страданий. Он повернулся к старику, посмотрел на его изрезанное морщинами лицо и, ещё сомневаясь, спросил:

– Значит, это Исус сбил нас с пути?

Старик взглянул на Кирьяна, как на нерадивого ученика.

– Представь, что ты веришь в него, и услышал эти слова… Он просвещал, но силы тьмы никогда не примут его учения. А раз так – расти надо из древних корней, которые только что на наших глазах прогнали тьму.

– Но из твоей притчи выходит, что оледенение – следствие того, что Род отвернулся от поклонявшихся ему людей. Им ничего не оставалось, как искать другое прибежище, а вместе с ним и другого покровителя и защитника.

– Оледение – это испытание. Каждый знает, что в гостях хорошо, а дома лучше. Души белых людей ушли в гости, да так и остались там. И страдания их будут до тех пор, пока они не вернуться домой, к Роду.

– И ты держишь эту истину в себе?

– Тебе сказал и другим говорил. Только всё это, – дед махнул рукой, – хорошо здесь, там, в суете, никому не нужно. Есть истина Света, есть истина Тьмы. Там, в городах, день заполнен наживой для тел, для обогащения душ его не хватает, и остаётся ночь с фонарями, призрачная близость. Потому люди там тёмные, разобщённые, друг другу чужие.

– Как же тогда Любовь? Ведь существует брачная ночь, а не брачный день. От неё начинается жизнь.

– Под покровом темноты свершается не Любовь, а таинство зачатия жизни. Любовь рождается при Свете, потому что это выбор партнёра для свершения таинства. Люди не творят человека, а всего лишь продолжают творение Рода. Они инструмент Рода… испорченный в нынешнее время.

– Ну вот, – разочарованно произнёс Кирьян, – только что ты влил в меня силу, а теперь забрал обратно.

– Если люди объединятся не по утопиям, а по древнему родству, то станут сильными.

– Нереально это в наше время. Кто знает это родство?

– Взгляни на Ра. Стоит ему чуть приблизиться, и мы станем проклинать его. Или вообще всё исчезнет. Но Ра стоит на месте. Тысячу раз правы наши Предки: нет ничего важнее Солнца. Это истина. Всё остальное вымышлено людьми. Род, проявлённый в Ра, наш древний корень.

– Но ведь Ра – это вроде египетский Бог.

– Верно. – Дед Митяй повеселел. – Египтяне, шумеры, индийцы – все они и есть отпрыски наших древних Предков. Но они все ушли далеко от своей земли, смешались с аборигенами, а мы с тобой остались рядом и сохранили самое главное – гены. Вот он Север! – повёл он рукой вокруг себя. – И Волга наша в древности звалась Ра. Ты слышал о Гиперборее?

– Это что-то из греческих мифов?

– Это греческие мифы из неё, а не она из мифов. Когда вернёшься домой, найди, почитай, очень многое станет понятно. Это наша северная Прародина.

– Теперь-то уж обязательно найду, зацепил ты меня. Теперь, пока не докопаюсь, не успокоюсь. – Кирьян одобрительно посмотрел на деда Митяя. – Как встретил тебя, так не перестаю удивляться: то одно, то другое. Необычный ты.

– Дух здесь другой, потому и удивляешься.

– Это уж точно. Другой. Оленеводы вон приняли к себе, а когда чуть не убился, так вместо сочувствия – смех до упада.

Старик с досадой покачал головой.

– Они увидели, что тебе помощь не нужна, и показушничать не стали. Смех – это древнейшее средство помочь остаться целым. Или ты не старался потом изо всех сил, чтобы не стать посмешищем? А раз старался, значит учился. Ладно, пошли к лодке, – он повернулся и начал наискосок спускаться к реке.

– А ещё, – догнав старика, пожаловался Кирьян, – жена его, Дуся, сказала, что русских ей не жалко, – и пересказал свой диалог с ней.

Старик хрипло расхохотался, остановился и, вытирая выступившие слёзы, сказал:

– Ну, рассмешил. Ай да Дуся! Амазонка! Жаль, не знаком… Сразу видно, что женщина за свою землю переживает… А может, приходит время женщинам командовать, раз казаки ослабли? А? Как думаешь?

Кирьян пожал плечами, мол, на неожиданные вопросы ответ сразу дать невозможно, и двинулся вниз. Они больше не касались древних верований. Весь путь до жилища деда Митяя они обменивались короткими фразами, необходимыми при проводке лодки по реке. И только когда остановились возле избушек, Кирьян, старательно подбирая слова, признался:

– Я понял, почему мне нравится Улукиткан… В городе незнакомого человека с улицы вряд ли кто пустит на ночлег, даже если тот попросится. В лучшем случае – только за деньги… Я Виктору ничем не платил, да и разговора об этом не было. Он давал, я брал… Он творил добро и ничего не просил взамен. Ты вот тоже заботу проявляешь. И Улукиткан такой же… Давать – это Свет, а брать – тьма.

Дед Митяй с улыбкой посмотрел на Кирьяна.

– Редкие слова сказал… Значит, не зря посетил эти края.

– Это ещё не всё. Если всё время давать, значит, приучать жить дарами, воспитывать тех самых мутантов, о которых ты сказал в притче… Здесь, на таёжном севере, дары имеют ту меру, которая не переходит границу добра, то есть человек не привыкает к ним и остаётся самим собой. Психика здесь не меняется на дармоедческую. Здесь невозможно брать больше, чем дают, и можно взять только то, что позволяет Совесть. Здесь и сознательно, и подсознательно проявляются первородные, а не извращённые понятия о человеческих отношениях. А там, в городах, особенно при власти, и дать, и взять можно очень много. Там нет меры. Там питательная среда для мутантов… И надо, чтобы первородные понятия вернулись к людям… Правда, этот путь гораздо длиннее пути в эти края.