Том Шервуд - АДОНИЯ

Клак-оун продал лошадей и теперь, облачившись в удобную во всех отношениях одежду, решал главную задачу: искал «купца», намеревающегося в ближайшее время покинуть порт.

Адония села прямо в дорожную пыль. Клак-оун, вцепившись в наслоенные и прошитые наплечники куртки, оттащил девушку к обочине. Сел рядом сам. Обняв, негромко сказал:

— Очень прошу тебя. Надо встать. Здесь неподалёку — таверна. Сядем за стол — отдохнём. А сейчас — надо встать!

Адония, разлепив обмётанные, серые губы, выдавила вдруг едва слышимый, горестный стон.

— У тебя что-то болит? Почему ты стонешь?

— Это я… — шёпотом ответила девушка, — … так… кричу.

— Почему ты кричишь?

— Мы здесь шли… С Домиником…

Клак-оун несколько раз глубоко вздохнул. Размял одеревеневшие пальцы. Но, перед тем как подняться, спросил:

— Это с тем, в чьей смерти тебя обвинили?

Адония, вздрогнув, сжала губы. С усилием сглотнула. Подняла и прижала к груди торопливо замотавшую хвостиком собачонку. Глухо сказала:

— Встаём.

Они добрели до таверны. Вошли, сели за неопрятный стол в дальнем углу. Клак-оун взял горячей еды. Адония, привалившись спиной к стене, уплывала в мутный морок, в оцепенение. Контрабандист, всякий раз резко толкая её в бок, кормил с ложки. Опростав чашку острого мясного бульона, принёс крепкого джина. От первого же глотка Адония задохнулась. Поперхнувшись, качнулась вперёд. Широко раскрыла глаза. Клак-оун яростно зашипел:

— Пей всё! Быстро пей всё!

Адония, задыхаясь, выглотала огненное, резко пахнущее можжевельником питьё.

— А теперь, — свирепо рычал ей в ухо Клак-оун, — вставай! Хоть руку грызи до крови, но приходи в себя! Нужно добраться до порта, там спрячемся и отдохнём. А здесь оставаться опас…

Он осёкся на полуслове, и то, как он это сделал, заставило Адонию вздрогнуть.

— Умоляю, — дрогнувшим голосом выговорил Клак-оун, — дойди до порта и спрячься в складе. Неважно в каком. Я найду тебя.

Он стащил с себя курку грузчика, оставшись в ветхой, прожжённой на плече рубахе, сдёрнул шляпу, бросил всё это под стол. Выскользнув из-за стола, незаметно отошёл в сторону. Адония, окаменев, смотрела в сторону входа. Четверо, в алых мундирах, с мушкетами, медленно шли от стола к столу. Клак-оун, взяв за стойкой ещё пинту джина, подобрался к какой-то компании, звучно поставил питьё в центр стола. Адония услышала, как он почему-то приглушённым голосом проговорил:

— О-о! Старых друзей-то не узнаёте!

Компания, после небольшого замешательства, потеснилась. Клак-оун сел. Обнял ближнего к нему.

— Удача! — торопливо бубнил между тем юный контрабандист, не обращаясь ни к кому в отдельности, уставив пьяненький взгляд в столешницу. — Есть на что выпить — а всё один да один. Тут вижу — знакомый сидит! Что, друг, не узнал?

В компании, озадаченно переглядываясь, неискренне улыбались.

— Ну, так значит, вечером на корабле! — вдруг громко, на всю таверну, крикнул Клак-оун и порывисто встал.

Встал, развернулся, но, увидев алые мундиры, поспешно сел. Один из солдат быстро подошёл к нему и крепко взял за плечо.

— Да ладно, — так же громко проговорил гуляка в прожжённой рубахе. — Всё у меня, друг, в порядке…

Он коротко дёрнулся всем телом. Солдат отлетел и тяжело грохнулся на соседний стол. А гуляка, метнувшись, словно пружина, сбил ещё одного и выскочил в дверь. Двое солдат, толкая друг друга, тяжело затопали за ним. Двое, встав, скинули с плеч мушкеты и, направив стволы на компанию, потребовали сдвинуться в дальний угол.

— Да мы не знаем его! — торопливо объясняли в компании, поспешно передвигаясь. — Он сказал — один, значит, он, выпить не с кем, вот и подсел!

Сидящие возле дверей между тем вскочили и поспешили на улицу — поглазеть на погоню. Медленно встала и, пошатываясь, дошла до двери и Адония. Собачонка обогнала её. Увернувшись от чьих-то ног, встала, всматриваясь вслед бегущим.

Топот и крики удалялись. Адония двинулась к виднеющимся за крышами домов мачтам. Увлечённая суетой собака мелькала возле ноги.

Она успела отойти достаточно далеко, но всё же расслышала крик:

— Вот его куртка, и вон — второй, в точно такой же! Во-он, с собакой!

Послышался резкий свист. Адония, качнувшись, свернула в узкий, залитый солнцем проулок. Сзади ударил выстрел. Она встала, словно натолкнувшись на стену, но не выстрел остановил её, нет. Прямо на неё шёл старик с выдубленным морскими ветрами лицом. Качнувшись к нему, девушка простонала:

— Помощи!

Старик, не произнося ни звука в ответ, метнулся к ней, схватил за руку и, развернувшись, потащил по проулку. Они куда-то свернули. Сзади ударил ещё один выстрел. Навстречу им, на выстрел, бежали зеваки.

Тяжело дыша, вывалились в широкую улицу. Старик остановил какой-то нарядный, с инкрустацией на дверцах, вызолоченный экипаж. Звеня монетами, торопливо отпахивал дверцу, подсаживал Адонию вверх, в нагретый, тёмный кокон кареты. Девушка, упав на горячее кожаное сиденье, машинально приняла в руки поскуливающую собаку.

— Неограниченную благодарность!.. — доносились до неё обрывки фраз. — Любую сумму!.. Порт!.. Корабль отходит!

Кто-то, сидящий напротив неё, недружелюбно гудел:

— Бесцеремонность!.. К солидным людям!.. Имеете ли полгинеи?

Адония в изнеможении закрыла глаза.

Когда она открыла их, оказалось, что она лежит на довольно жёсткой кровати. Перед ней — небольшое, в переплёте крестом, оконце. Она приподнялась.

«Качает! И пить очень хочется». Села. Отметила, что спала в одежде, снята только обувь. Пустая соседняя кровать. Вдруг из-под неё, колыхнув свисающий край одеяла, выбралась и звонко тявкнула собачонка. Наклонившись, Адония подняла её на руки. Через миг в дверь постучали. Адония хотела ответить, но закашлялась. Собачонка снова тявкнула. Дверь открылась. В каюту заглянул матрос с заросшей, совершенно разбойничьей рожей.

— С пробуждением, мисс! — проговорил он прокуренным басом. — Двое суток спали. Сейчас поесть принесут и умыться.

И исчез, со стуком закрыв дверь.

Адония зябко вздрогнула. Легла на бок, уложив рядом собачку. Закрыв глаза, прошептала:

— Сдаётся мне, что я всё сделала правильно, Доминик.

Не прошло и пяти минут, как в дверь снова постучали, и вошёл её спаситель, тот самый старик. В руках у него был накрытый белой салфеткой поднос. Ловко приноравливаясь к качке, он поставил поднос на противоположную, аккуратно застеленную кровать. Вошёл матрос, принёс большой бочонок воды, медный таз, ковш, зеркальце с ручкой. Откинул вниз створку окна (в каюту тут же вкатилась солёная морская свежесть), грубовато потрепал за ухо недовольно заворчавшую собачонку и вышел.

— Я распорядился поместить вас в отдельную каюту, мисс, — проговорил старик, — когда открылось, что вы — дама.