Жюль Верн - Жангада. Кораблекрушение Джонатана.

Внимательно осмотрев «Уэл-Киедж», Кау-джер нашел, что остов лодки вполне можно использовать. Правда, борта сильно пострадали, но шпангоуты оказались почти все целы, а киль вообще не был поврежден. Разбитую шлюпку вытащили за линию прибоя и оставили здесь, чтобы починить ее при первой же возможности.

Перевозка груза закончилась 13 мая. Сразу же, не теряя времени, взялись за возведение сборных домов. Конструкция их была чрезвычайно удобна, так что здания росли прямо на глазах. Едва заканчивали постройку очередного дома, как он сразу же заселялся, причем всякий раз дело доходило до крупных столкновений, ибо для тысячи двухсот человек домов не хватало. Не более двух третей эмигрантов могли рассчитывать на жилье. Естественно, люди вынуждены были как-то добиваться, чтобы у них была крыша над головой.

Это делалось с помощью кулаков. Те мужчины, которых природа не обидела силой, с самого начала завладевали отдельными элементами сборных конструкций и не допускали в здание других. Все же им пришлось уступить численному превосходству и войти в соглашение с теми, кого на первых порах хотели выбросить вон. Так, на основе применения физической силы, произошел своеобразный отбор второй очереди, и выявился состав «избранных». Когда наконец дома были уже переполнены и обитатели их могли успешно противостоять натиску бесприютных, стало ясно, что эти последние действительно остались без крова.

Таким образом, примерно пятистам потерпевшим кораблекрушение мужчинам, женщинам и детям пришлось довольствоваться палатками. Среди них мужчины составляли меньшинство. Это были отцы семейств или мужья, которым пришлось разделить участь своих близких. С ними находились Кау-джер и его друзья-индейцы, не боявшиеся ночевок под открытым небом, а также члены экипажа «Джонатана», приученные Хартлпулом стойко переносить лишения. Эти славные люди подчинились без малейшего ропота, даже Сердей и Кеннеди, которые после происшествия с лодкой являли пример необычайного усердия и послушания. В числе «бездомных» находились Джон Рам и Фриц Гросс, не участвовавшие в борьбе из-за физической слабости, а также семья Родса, не считавшего для себя возможным прибегать к силе.

Итак, пятьсот человек разместились в палатках. Поскольку большая часть эмигрантов перебралась в дома, оставшиеся использовали освободившиеся палатки и сделали их двойными. Прослойка воздуха между двумя парусиновыми стенками удерживала тепло, так что, в общем-то, эти примитивные жилища оказались довольно сносными.

Едва переселенцы устроились, как 20 мая на остров Осте обрушилась зима (к счастью, запоздавшая в этом году). Разразилась сильнейшая снежная буря. В несколько минут землю окутал плотный белый саван, из-под которого торчали деревья, покрытые инеем. На следующий день сообщение между отдельными участками лагеря оказалось почти невозможным.

Но теперь эмигранты были защищены от лютых холодов. Укрывшись в домах или палатках, греясь перед ярким пламенем очагов, спасшиеся с «Джонатана» больше не боялись зимовки в холодном антарктическом климате.

Две недели свирепствовала буря. Снег валил густыми хлопьями. Все это время эмигранты почти не выходили наружу.

Такое вынужденное заточение особенно огорчало тех, кому «посчастливилось» попасть в сборные дома. Строения эти были лишены всех элементарных удобств. Поначалу переселенцы, соблазненные не столько их видом, сколько самим названием «дом», жаждали во что бы то ни стало поселиться именно в них, что образовало неимоверную скученность. Жилища превратились в настоящие ночлежные дома, где прямо на полу, впритык, лежали соломенные тюфяки. Эти же помещения в короткие дневные часы служили общими комнатами и кухнями. Такая теснота, когда несколько семейств жили бок о бок, неизбежно приводила к принудительной близости, отнюдь не способствовавшей чистоте и поддержанию добрососедских отношений. В домах, занесенных снегом, люди изнывали от скуки, а безделье и скука, как известно, всегда ведут к ссорам.

Жители палаток, хотя и хуже защищенные от холода, оказались отчасти в привилегированном положении, ибо располагали большей площадью. Некоторые семьи, в частности Родсы и Черони, а также пять неразлучных японцев, даже занимали отдельные палатки.

Никто не руководил размещением жилищ. Единого предварительного плана тоже не было, так что дома и палатки стояли где попало, по прихоти их обитателей. Поэтому-то лагерь походил не на поселение, а скорее на случайное скопище разбросанных построек, между которыми было бы крайне затруднительно проложить улицы.

Впрочем, это не имело никакого значения — ведь поселение было временным, и весной эмигранты снова отправятся на поиски новой родины и новых злоключений.

Лагерь раскинулся на правом берегу реки, текущей с запада. В одном месте она подходила к самому поселению, потом изгибалась в противоположном направлении и через три километра, на северо-западе, впадала в море. Крайнее строение поселка стояло на самом берегу реки. Еще в начале строительства один эмигрант, по имени Паттерсон, втихомолку завладел крошечным сборным домиком, в котором могло разместиться только три человека. А чтобы никто не претендовал на его жилище, он предложил поселиться вместе с ним еще двум эмигрантам, весьма обрадовавшимся приглашению. Выбор Паттерсона был не случаен: не обладая достаточной физической силой, он вполне разумно избрал сожителей геркулесового сложения, чьи кулаки могли бы, при случае, отстоять их общую собственность.

Оба были американцы. Одного звали Блэкер, другого — Лонг. Первый — двадцатисемилетний крестьянин, довольно веселого и общительного нрава — отличался невероятной прожорливостью. Постоянный, болезненный голод чрезвычайно усложнял его жизнь, ибо, живя в нужде, он никогда не мог удовлетворить свой ненасытный аппетит. Муки голода терзали Блэкера с самого рождения, и в конце концов он решил эмигрировать, надеясь, что в Африке ему удастся наесться досыта. Второй — кузнец, этакий тупой детина с могучими бицепсами, крепкий и податливый, как железо в горне, — представлял послушное орудие в руках хозяина дома.

Сам же Паттерсон, хотя и примкнул к эмигрантам, покинул родину вовсе не из-за крайней нищеты, а из-за страсти к наживе. Судьба поступила с ним и жестоко, и вместе с тем милостиво. Паттерсон родился в бедности и вел одинокую жизнь, скитаясь по родной Ирландии. Но зато по своей натуре он был стяжателем, иначе говоря — человеком, стремившимся приобрести те блага, которых не имел при рождении. Благодаря этому свойству к двадцати пяти годам ирландцу удалось поднакопить деньжонок. Его не пугала ни изнурительная работа, ни суровые лишения. При случае не брезговал он и откровенной эксплуатацией своих ближних. Но Паттерсон выбивался в люди с величайшим трудом, и лишь настойчивость, изворотливость и постоянное самоограничение помогали ему достигнуть трудной цели. И вот однажды до него дошли потрясающие слухи о том, что в Америке человек без предрассудков может запросто нажить целое состояние. Наслушавшись всяких небылиц, ирландец стал мечтать только о Новом Свете и решил отправиться, как и многие другие, на поиски счастья. При этом Паттерсон даже и не собирался следовать по пути сказочных миллиардеров, вышедших, подобно ему, из низов. Нет, он ставил перед собой более скромную и вполне достижимую цель — увеличить свои сбережения в более короткий срок, чем на родине.