Александр Бруссуев - Полярник

Рано утром мы пришвартовались в порту Эверетт, что в пригороде Бостона, в районе, именуемом Челси. Мы пришли с опозданием на четыре дня, хотя, как мне казалось, это не предел — дальше будет хуже. В начале шестого мне в каюту позвонил капитан и сообщил о грядущем подходе к лоцманской станции. Я сказал «ол райт» в телефонную трубку и тут же потерял сознание, забывшись в тяжелом сне. Где-то на уровне ментального тела моя душа скользнула в машинное отделение и начала готовить механизмы к подходу к причалу. Спустя двадцать минут капитан позвонил снова. Я взял трубку, с удивлением обнаружив свое физическое тело до сих пор в каюте. Лай из телефона подействовал, как контрастный душ — в голове прояснилось настолько, что в машину прилетел за несколько секунд, по ходу дела включая все, что нужно было включить, и выключая все, что нужно было выключить. Но спать хотеть не перестал: чудовищная сила тянула веки на глаза.

А тут теперь этот поляк никак не уймется! Я повернулся назад и очень вежливо на английском языке попросил его помолчать немного, суку, а то я могу сильно разочаровать поляков комфортом во время перелета. Тот в ответ по-подростковому разухарился, рекомендуя мне всякие неестественные вещи. Потом добавил еще круче, но уже на родном языке, перемежая всякие сомнительные «курвы» с родным моему слуху русским матом. Я удивился, переваривая услышанное. Неожиданно в разговор вмешался тощий старый негр, сидевший вместе с поляками со стороны прохода. Ничтоже сумняшись, он перегнулся через безмолвствующего попутчика молодого говоруна и отвесил моему обидчику звонкую оплеуху. Наверно, он тоже никак не мог заснуть.

На звон головы, принявшей на себя удар сухой жилистой ладони, пришла стюардесса. Ее не звали Жанна.

— Чем могу Вам помочь? — поинтересовалась она.

Поляк, почесывая место удара, съежился. Он подумал, что девушка пришла к нам на помощь, и теперь мы втроем действительно выбросим его из самолета.

— Можно ли пересесть куда-нибудь на другое место? — в один голос спросили мы с моим черным соратником.

— Сожалею, свободных мест, как Вы видите, совсем нет, — развела руки стюардесса. Мы огорчились. — Но я думаю, что этот джентльмен больше не будет мешать Вашему отдыху.

Я подумал, что она сейчас выведет этого поляка куда-нибудь в укромное место (например, в шкаф для уборочного инвентаря) и там закроет. Но она, лучезарно улыбаясь, протянула нам наушники.

Ну что тут поделаешь? Не прыгать же из самолета с парашютом!

Стюардесса ушла, а поляк сразу же возобновил свой монолог с того места, на котором я его перебил.

— Извините его! — обратился к нам доселе молчавший попутчик болтуна. — Он на самом деле просто не может контролировать себя, находясь на большой высоте. Это от страха он не может замолчать.

— Аминь! — ответил я и одел наушники.

Чего это я прицепился к больному парню, не понимаю. Вроде всегда сдерживался, а тут не вытерпел. Вообще, как бы неловко было, если бы всегда делал лишь то, что хочется. А что мне нравится, по большому-то счету? Что я люблю, как личность? Не считая самой большой своей любви к семье, родственникам и друзьям? Я призадумался и даже обернулся на буйного негра, словно за помощью. Но тот сидел с непроницаемой физиономией, весь закрытый наушниками, и даже ухом не повел.

Мне нравится читать книги, и не только в туалете, смотреть фильмы, а особенно в шикарных кинотеатрах. Нравится с пивом смотреть футбол, даже наш, российский. Люблю покривляться, походя, перед зеркалом, если никто не видит. Люблю музыку, отличную от попсы, люблю сто грамм водки под селедку или столько же виски «Teachers» без закуски. Нравится мне разговаривать с собакой или котом, если они не пробегают мимо, а сидят и молча слушают. Люблю писать книги, в тайне надеясь, что их кто-то когда-нибудь прочтет.

К тому же я не могу выносить, когда мной пренебрегают. Не нравится мне ходить по магазинам, а, тем более, по рынкам. Не люблю читать газет и журналов (за исключением светской хроники Голливуда и спорта), не люблю смотреть телевизор (из-за рекламы и новостей). Еще органически не выношу храпа.

Такая вот многогранная личность получается, а тут на какого-то трусливого поляка накинулся! Успокоенный этой мыслью, я блаженно уснул и проспал вплоть до самой посадки, пропустив самое интересное: обед с алкоголем. Стюардессы посчитали ниже своего достоинства меня тревожить, поэтому на выходе из самолета мой желудок негодовал, заглушая прощальные слова капитана воздушного судна. Соседи с интересом посматривали на меня, как на мастера чревовещания. За мной двигался по коридору молчаливый поляк, внезапно и надолго замолчавший, лишь только наш лайнер замер перед аэропортом. Роста в нем было около двух метров и десяти сантиметров. Мы с негром, который был на голову ниже меня, смотрелись перед этим гигантом лилипутами. Негр постоянно оборачивался, словно ожидая могучего пинка от обиженного им великана. Впрочем, как и я. Но тот нас в упор не замечал, шел с выражением на лице, как у водителя автопогрузчика после ночной смены.

Появился Ди-Ди, благоухающий халявным вискарем, предоставленным по прошению стюардессой. Весь полет он провел в обществе двух маленьких бабулек, которых и на креслах-то можно было увидеть с трудом: они слабо шевелились под накинутыми пледами. Так что, в отличие от меня, он вкусил весь комфорт, поставляемый компанией «Люфтганза» для своих пассажиров. Мы тепло попрощались, оставив где-то в прошлом наши разногласия и конфликты интересов. Я улетел в Питер, он отправился в Киев. Нас дома ждали семьи, а его еще, вдобавок, какой-то фирменный борщ с горилкой и половиной небольшой свиньи. Об этом он грезил весь контракт. Видимо, заточить всего свина ему пока было еще не по зубам — сказывалось отсутствие практики.

В Питере, не успев испугаться, я попал на автобус домой без всяких задержек. И наступило время телефона: я звонил всем, кому мог, радовал друзей, не ведающих долгих разлук с домом, своими восторгами. В нескольких словах рассказывал про прошедший под знаком «облома» контракт: «качало так, что пиво в стеклянных бутылках взрывалось, как осколочные гранаты», «много безобразий случалось с техникой, и, как правило, по ночам», «еда была выдающейся, раз в день поел — считай, обожрался», «капитан не испортил имиджа голландского старца — идиотизм в тяжелой стадии», «хотелось бы в море больше не возвращаться». Друзья слушали и смеялись. Мне было приятно разговаривать на русском языке.

— Да ты просто полярник! — сказал мне друг Сергей из Архангельска.

— Может быть, Серега. Да только не был я на полюсе.

— Не в этом дело. Получается у тебя видеть хорошее и плохое. Словно разделять полюса на магните. Без всяких промежуточных стадий.