Лев Квин - В те дни

Но, вероятнее всего, шпики ищут кого-нибудь другого. В перевозку шрифта посвящено лишь несколько верных людей. Вряд ли охранка могла пронюхать об этом…

Мимо окон вагона проплывают высокие серые дома. Мелькают разноцветные огни реклам: «Бельевое мыло «Натра», «Кушайте только кильки Гегингера».

Рига…

На перрон не выхожу, а остаюсь у окна, как будто мне ещё предстоит продолжать путь.

К соседнему вагону проходит пожилой мужчина в кожаном фартуке, по виду носильщик. Он быстро поднимается по ступенькам в вагон и через минуту возвращается обратно. Ага! У него на плече — мой саквояж. Немного пошатываясь от тяжести, но твёрдо и уверенно мужчина идёт к выходу и вскоре теряется в толпе.

Облегчённо вздыхаю и захожу в своё купе. Надеваю пальто, шляпу…

— Вы уже выходите? — удивляется торговец.

— Как видите. Прощайте!

— Но ведь вы говорили, что едете до Валмиеры.

— Я передумал.

Захлопываю купе перед самым носом торговца! Пусть позлится! Он мне успел порядком надоесть, этот самодовольный лавочник. «Так сказать, крупнейший оптовик нашего уезда, хе-хе…».

Мне хочется петь, смеяться, ликовать. Под самым носом охранки я провёз величайшую драгоценность — шрифт для подпольной типографии. Снова наводнится листовками вся Рига, снова бесноватый Ульманис в бессильной злобе будет топать ногами на своего министра внутренних дел.

На ум мне приходят любимые строчки из стихотворения Райниса:

Да, рычи, свисти- всё равно мы своего добьёмся…

Пройду в город через выход для пассажиров третьего класса. Отсюда ближе.

Ещё издалека снова замечаю тех двух шпиков, которых видел в поезде. Они стоят рядом с контролёром и жадно вглядываются в лица проходящих. Ищите, ищите, голубчики! Самое главное вы уже упустили.

И вдруг вижу на перроне стародавнего приятеля моего отца слесаря Карла Приеде. Он стоит совсем близко и смотрит куда-то в сторону, не замечая меня.

— Здравствуйте, господин Приеде!

Приподнимаю шляпу и церемонно раскланиваюсь. Старик окидывает меня равнодушным взором и опять отводит глаза. Да что он, не узнаёт меня в этом наряде, что ли?

Хочу подойти к нему, но слышу быстрый предостерегающий шёпот:

— Домой не ходи! Домой не ходи! И скорее отсюда!

Горячая волна проходит по моему телу от головы до ног. Мне становится жарко. Значит, меня ищут. И эти шпики, которые шныряли по поезду…

Спокойно! Бросаю быстрый взгляд на выход в город. Да, они все ещё стоят около контролёра. Попытаюсь пройти через выход для пассажиров первого класса. Там меня вряд ли кто-либо ждёт. А затем на такси — и в Задвинье к тётке.

Не спеша иду к двери шикарного привокзального ресторана. Тут никаких шпиков: всего лишь толстый бородатый кондуктор.

— Ваш билетик… Пожалуйста, проходите.

В ресторане совсем пусто. Лишь у стойки постовой полицейский любезничает с толстой буфетчицей, да какой-то длиннолицый мужчина с моноклем в глазу, вероятно, иностранец, брезгливо морщась, копается в своём бифштексе. Рядом застыл в почтительной позе пожилой официант с блестящим голым черепом.

На меня никто не обращает внимания. Направляюсь к противоположной двери — выходу в город. Облачённый в ливрею швейцар с наглым лакейским лицом широко распахивает дверь.

— Вызовите такси.

— Извольте!

Он пронзительно свистит. Тотчас же из-за угла выходит машина и подкатывает к самому подъезду.

— Пожалуйста, господин.

Швейцар отвешивает низкий поклон и угодливо улыбается, ожидая подачки. Напрасны его старания! У меня нет больше ни сантима. Все деньги ушли на билет.

В такси облегчённо перевожу дух. Пока шофёр мчит по улицам, обдумываю положение. Что случилось? Почему меня ищут?

Догадки идут одна за другой, но как узнать, какая из них верна? Нет, так не будет никакого толку. Нужно, прежде всего, осведомиться у тётки, что произошло у меня дома, а потом связаться с кем-либо из райкома. Тогда смогу разобраться.

Такси останавливается у старенького покорившегося домишки.

— Дом сорок восемь, господин!

Шофёр предупредительно открывает дверцу машины.

— Сколько с меня?

— Два лата.

— Обождите минутку, я сейчас принесу.

Но увы! Шофёру не суждено получить заработанные деньги. Едва только я захожу в тёмный дворик, мне в лицо бьёт сильный сноп света электрического фонаря.

— Имант Озолс?

— Он самый.

Чувствую, как меня крепко берут под руки с двух сторон.

— Поедете с нами. Мы вас давно уже ждём.

Разыгрываю удивление:

— Что такое? Почему? Кто вы такие?

— Политическая полиция!

— Ничего не понимаю. Какая политическая полиция?

— Потом разберётесь.

И они ведут меня обратно к такси. Шофёр удивлённо смотрит на меня и тихонько присвистывает. Бедняга понимает, плакали и те два лата, которые я ему должен, и те, которые набегут во время пути отсюда до охранки.

Беспомощно пожимаю плечами.

— Видите сами, шофёр, не успел зайти за деньгами.

— Бывает…

— Не разговаривать! — рычит один из задержавших меня. И приказывает шофёру:

— Везите на улицу Альберта, да поживее. Мы из политической… Ну!

Пробормотав какое-то проклятие, шофёр даёт газ. Машина рывком трогается с места…

Дорога недальняя. Через несколько минут я уже в здании охранки.

После тщательного обыска меня вводят в просторную комнату. Старый, изъеденный червями стол и простая деревянная скамья, на которой я сижу, — вот и всё её убранство. Но по всему видно, что комната знала лучшие времена. Окно, к которому приделана ржавая решётка, высокое, сводчатое. В углу огромная кафельная печь, украшенная лепными орнаментами. Дверца у неё выломана, и в топке видна груда грязных окурков. На потолке зияет дыра — вероятно когда-то здесь висела люстра.

Один из охранников, доставивший меня сюда, высокий, плечистый малый с пустыми светлыми глазами, словно выгоревшими на солнце, присаживается на край стола и, не обращая на меня внимания, набивает табаком свою короткую прямую трубочку.

Видимо, меня сейчас будут допрашивать. С трудом сохраняю внешнее спокойствие. Охранка! Нет места страшнее, чем это. Даже в тюрьме и то куда лучше. В камере рядом с тобой товарищи по борьбе. Трудно тебе — помогут. Загрустил — сумеют развлечь. Нужна поддержка — будь уверен, получишь её. И в одиночке не чувствуешь себя покинутым. Станет невмоготу — стукни в стену разок-другой. Тотчас же серией ответных ударов откликнутся друзья. И легче станет на душе.

Даже у тюремщиков увидишь иногда человеческий взгляд. Какой-нибудь седовласый ключник нет-нет да вздохнёт ненароком, хоть потом кашлянет сердито и грубо прикрикнет на тебя, словно стыдясь своей минутной слабости.