Николай Борисов - Укразия

— В Харькове вырезали всех, даже детей…

— И не говорите, что в Харькове, — в Киеве даже дома разрушили.

Над Одессой висела Красная армия в лице бронепоезда «Ильич» и в лице отряда Галайды, который, бежав из тюрьмы, в настоящий момент ехал рысцой на простой телеге, мужик-мужиком, хитро улыбаясь при встрече с офицерством.

Всюду в городе кипела жизнь, и только была одна тоска в одиноких камерах тюрьмы.

В одной из камер Джон бродил из угла в угол. Сильные руки сжимались в кулаки от бессильной ярости.

— Меня расстреляют…

И снова бег, бег, бешеный бег по камере…

А в это время старый охающий монах поднимался на колокольню, на которой он провел не один десяток лет. Для него ничего не изменилось. Для него жизнь давно остановилась. И если бы не пристрастие к вину, которое с каждым днем все труднее и труднее доставалось, ничего не нарушило бы однообразия его жизни.

Влез на колокольню. По привычке взглянул на город, залитый огнями, тихо, со вздохом, посмотрел на большие часы и начал медленно отбивать удары…

На седьмом ударе, спугнув сову, монах истово перекрестился и задумался, потом вспомнил, что еще не добил время… Ударил два раза. Отошел и остановился у амбразуры, заглядевшись на город, думая о даром прошедшей жизни.

Странный бой часов, долетев до камеры Джона, поразил его. Он удивился.

— Семь и два. Девять… Через пару часов ночь и вероятный расстрел.

И, схватив глиняный кувшин, он с силой бросил его в стену…

Осколки, шум… Джон, схватив острый кусок, подбежал к стене.

Трудно царапалась стена, но Джон усердно царапал свое последнее прости товарищам рабочим…

Он царапал вечное, близкое, дорогое. Лозунг, звучащий одинаково на всех языках…

— «Workers of the world, unite!»

Последний крик перед смертью, крик, соединяющий его со всей рабочей массой всего мира… Крик, дающий силу спокойно посмотреть в качающиеся дула винтовок.

Джону стало сразу легко.

Что ж, он гибнет… Он единица из миллионов… Всех не расстреляют, и его товарищи, рабочие, как России, так и всего мира, придут к победе.

Джон спокойно лег на койку и заснул крепким сном молодости и силы.

Он мог спать…

Не могли спать и не спали два неразлучных, два не доверяющих друг другу офицера… Не спали Энгер и Иванов. Каждый, сидя в своем кабинете, в разных концах города, думали друг о друге.

Рука Энгера, вынув записную книжку, перелистывая страницы, остановилась:

«Дело капитана Иванова».

Перелистала дальше:

«Расстреляно контр-разведкой

16-го сентября…………………11

17-го сентября…………………2

18-го сентября…………………4

19-го (именины Биллинга)…0

29-го сентября…………………46».

Мрачные глаза Энгера пронизывали эти страшные строчки и, казалось, видели, как в своем кабинете, этого вечно улыбающегося Иванова, достающего желтое дело и старательно вырисовывающего буквы

«Дело ротмистра Энгера».

И задумавшись, покачивая головой, загибая один палец за другим, Иванов шепчет: «Расстрел комбрига-42, Сушкова… Раз. Разгромили явку. Два… Повесили двух коммунистов… Три. Арестовали английского шофера… Четыре».

И Иванов, мягко улыбаясь, встает и кошачьей походкой начинает ходить по кабинету. Его мягкие шаги скрадывают ковры, а глаза скрывает полутьма от абажура лампы…

Энгер продолжал работать над кровавым синодиком, когда в комнату ворвался Рунд…

— Господин ротмистр, при проверке тюрьмы…

— Ну?.. В чем дело?.. Короче, господин штабс-капитан.

— Вот передача англичанину, — Рунд положил перед Энгером французскую булку.

— Ну?..

— Вот, — и Рунд разломал булку пополам, и из середины выкатилась записка.

Энгер спокойно взял записку и прочел:

«Не беспокойтесь за свою судьбу.

Мрачные глаза Энгера сузились от злобы. Он заскрежетал зубами, скомкал записку и, ударив кулаком по столу, вскочил.

— Проклятая сволочь, я потребую, чтобы этот бульдог был сегодня же ночью расстрелян.

— Кто это, «7 + 2»?

— Кто? О если бы я знал!.. — Энгер хрустнул пальцами.

— Даже в какой-то церкви, какая наглость, всему городу бьет этот таинственный шифр «7 + 2».

Рунд вздрогнул, ему сразу стало жутко. Он вспомнил недавний звон часов на какой-то церкви. Ударили сначала семь и через некоторый промежуток два.

— Действительно, — пробормотал Рунд. — Но все-таки завтра будет суд над англичанином.

— К черту суд… Я сам ему, сам сегодня же ночью все девять штук всажу в живот… Семь плюс два. Вот и весь суд!.. — и, схватив со стола парабеллум, Энгер в исступлении грозил в пространство.

С девяти часов у генерала Биллинга все было приготовлено к приему Кати. В глубине громадного зала, в уголке, убранном коврами, на маленьком столике стояли два прибора, фрукты, вино, ликер, цветы. Генерал сидел в глубоком кресле, тщательно полируя свои ногти, время от времени поглядывая на часы. Вестовой метался по комнате, и каждый раз генерал на него шикал…

— Френч!

Вестовой прибежал с френчем. Насвистывая ариетку, генерал в последний раз бросил взгляд на свою белоснежную рубашку, поправил манжеты и стал одевать френч.

— Ты смотри… Меня нет дома. Понял?..

— Слушаю, ваше превосходительство.

— Меня нет дома для всех, а когда придет одна дама, проводишь ее сюда. Пшол…

Часы отбили последнюю четверть…

А через четверть часа генерал вкусит радость с той прелестной, таинственной незнакомкой.

Вестовой направился к выходу и в дверях растерянно столкнулся с ротмистром Энгером. Не успел ничего сказать и только растерянно развел руками.

Ротмистр быстро подошел к генералу.

— Прочтите, генерал, — и подал записку.

— Ах, опять дела… Ради бога, Энгер, скорее. Чего вы хотите? — отстраняя записку, простонал генерал.

— Я прошу о немедленном расстреле англичанина-шофера.

— Что? Шофера… Что вы лезете с такими пустяками. Расстреливайте на здоровье кого угодно и когда угодно.

— Я его расстреляю сегодня ночью.

— Хорошо… Пожалуйста… Я не хочу сегодня дел. Не хочу!

— Подпишите требование о выдаче.

Генерал поглядел на часы и, увидев, что скоро десять часов, заторопился.

— Ради бога, бумажку. Подпишу.

Генерал был полон желания как можно скорее отделаться от Энгера. Нервно схватил бумажку и подписал.

— Довольны? Надеюсь, что вы меня освободите.

В это время в комнату быстрыми шагами вошла Катя. Изящная, как никогда. Вуаль, скрывая черты лица, делала ее еще пикантнее.

Подняв вуаль и бросив сумочку на преддиванный столик, Катя подошла к генералу. Генерал, поглядывая беспомощно на Энгера, приглашал его взглядом как можно скорее выйти, но Энгер не понимал и сухо стоял, не имея желания двинуться с места.