Ольга Михайлова - Мораль святого Игнатия

Потье странно замялся, но продолжил.

— …Он ненавидел любовь. Он ненавидел, когда двое любили друг друга! Он менялся. У него стекленели глаза. Я думал, он высасывает Дофина из ненависти к его отцу — ведь префект отправил в отставку начальника полиции, но потом заметил… он бесился и требовал денег, когда замечал привязанность Филиппа ко мне. Он ударил по Эмилю — того любили — и отец Дюран, и Дамьен. Он злился, когда видел, что Дамьен подружился с Мишелем. Когда однажды увидел нас с Дюпоном за дружеской болтовней, — так зло поглядел, потребовал принести ему яблоки, а когда Дюпон послал его к чёрту — видели бы вы его глаза. Казалось, волк подстерёг ягнёнка. Ну, да Дюпон не ягнёнок…

— Но сам он никогда не искал ничьей дружбы?

Потье почесал кончик длинного носа. Он такого не помнил. Д'Этранжа он ненавидел — графский сынок, богач, красавец. Не любил Дюпона — не выносил одарённых. Самого Потье ненавидел — когда его хвалили, у него лицо темнело. Терпеть не мог Котёнка и Дамьена. Первого зацепить ни на чём не мог, тот ему возражать осмеливался, второго — за силу, он его побаивался, потому, видимо, и не требовал с него ничего, просто издевался. Да и Дюпона он боялся.

— Он всегда был таким? Сколько ты его помнишь?

Гастон задумался. А он по младшим классам его и не помнил-то, и удивился, когда тот вдруг змеёй шипеть под ногами начал. До этого он его за бревно принимал.

— Знаете, — неожиданно повернулся он к отцу Горацию, — Нам отец Элиан читал проповедь и сказал, что таинственны пути покаяния и тайна Божьего милосердия непостижима. Но если кто окончательно и бесповоротно избрал путь зла, то он не может вызвать никакого сострадания. Человек достоин жалости, но зло недостойно жалости. Зло достойно лишь уничтожения. Я тогда же подумал, что он себе противоречит. Ведь покаяние возможно и на смертном одре. Но потом понял, что он прав, зло воплощенное, Дьявол, не может раскаяться. Лоран творил зло. Но он ведь… больше ничего и не мог. Как дьявол.

Отец де Шалон рассеянно улыбнулся Потье, потрепал его по щеке, после чего направился в спальню в ученический корпус.

Теперь ему было о чём поговорить с сынком его сиятельства графа д'Этранжа. Потье сам того не замечая, в восторге от своего освобождения, увлёкся и сказал многое… Дофин сидел на постели и, высунув кончик языка от напряжения, пришивал на разложенный на кровати балахон Кровавого призрака Чёрного замка разноцветную мишуру. Увидев отца де Шалона, он улыбнулся. Филиппа трудно было заподозрить в убийстве — воистину, не та натура. Если глаза Дамьена испугали его, глаза Потье заставили расслабиться, то глаза д'Этранжа насторожили. В них не было ничего, кроме какого-то усталого безразличия, тусклой апатии. Было видно, что он ничуть не озабочен ни проводимым расследованием, ни ужасной смертью Лорана, и ничто не способно омрачить его вялый покой. Но отец Гораций, суммировавший всё, что знал, прибавив к нему то, о чём догадался, задал вопрос, немало встревоживший Дофина.

— Ты зачем это, скажи мне, Дофин, мансарду поджёг?

Д'Этранж замер. Он знал, с кем говорит. Любые обвинения в убийстве он просто проигнорировал бы, но эти насмешливые слова заставили его закусить губу и напрячься. Он сделал это зря, упустив момент сделать большие глаза и удивиться, и теперь лихорадочно искал нужное выражение лица. Но не находил. Отец де Шалон не дал ему возможности ничего придумать. Откинувшись на соседней кровати, мягко продолжил:

— Отец Дюран говорил вам об истине и лжи, но вы не спросили, как отличать одно от другого, а он не утрудил себя рассказом о том, чего вы не спрашивали. Запомни, мой мальчик, подозревая кого-либо во лжи — надо делать вид, что веришь. Видя твою наивность, тебе солгут грубее, и ты поймешь, что от тебя хотят скрыть. Если же, напротив, в словах говорящего промелькнет нужная тебе истина, — притворись не верящим… Тебе откроют и остальную часть истины. Но и ложь открывает тому, кто умеет слушать, самую сокровенную истину…

Искрящийся взгляд отца Горация ласкал Филиппа. Тот молчал. Он попался и понял это. Признайся он, что это дело его рук — возникнет новый вопрос, — ведь он не мог пойти на мансарду, не зная, что Лоран де Венсан мёртв…

— Ну, Бог с ним, с поджогом. Письма-то ты в хламе — нашёл? Или потому и поджёг все, что не смог найти? — де Шалон пошёл ва-банк.

Теперь во взгляде Дофина не было безмятежности. Он взглянул на воспитателя с испугом и раздражением. Однако, на самом деле заданный вопрос вовсе не нуждался в ответе и совершенно не интересовал отца Горация. Он заметил, что снова стал собой — и рассматривает брошенный ему вызов как дело чести. Он докопается до истины, что бы ему это ни стоило. Сейчас, встревожив Дофина, он полагал, что, по крайней мере, заставит того кое о чём задуматься и спровоцирует на какие-либо действия. Какие — было неважно.

Он поднялся и, не оглядываясь, вышел. Направился в трапезную, прошёл на кухню и попросил отца Иллария позвать Мишеля. Тот вышел, спокойно взглянув на отца Горация.

— Скажи, ведь ты учишься здесь шесть лет, ты когда-нибудь разговаривал по душам с Лораном де Венсаном?

Дюпон вытянул губы трубочкой и задумался. Он такого не помнил. Потом почесал подбородок.

— Нет. С ним нельзя было говорить по душам. Я не аналитик и не занимался исследованием душ, но я полагаю, что есть души настолько… — он неопределенно пошарил в воздухе руками, — разговор по душам возможен только с тем, в ком видишь сходство — хотя бы чего-то. Мыслей, устремлений, чувств. Но с ним не хотелось иметь сходства.

— Была ли у него какая-то теория, философия? Может, он высказывал какие-то убеждения?

Мишель опять такого не помнил. Права подлеца неафишируемы. Убеждения скрываемы. Философия? Это для умных.

Отец Гораций кивнул. Он уразумел, что в запутавшем их происшествии есть нечто странное. Это были разрозненные клочки разорванной бумаги, которые они тщетно пытались сложить в один лист. Но листы были разные. Он отчетливо понял это. Не тот, кто убил Лорана, совершил поджог, но ведь и осквернить тело мог тот, кто не убивал де Венсана. Он мог просто наткнуться на тело. Основной, самый невыносимый и мучительно страшный вопрос — у кого поднялась рука на чужую жизнь, перевешивал все остальные. Стоило найти на него ответ — и все прояснится. Ясно было и то, что в болото Лорана швырнули вдвоём — одному с этим едва ли справиться. Не все ли вместе их с Дюраном дорогие ученички разделались с ненавистным им змеёнышем?

Это не исключалось.

Впрочем, нет. Дофин действовал в одиночку или с Потье. Он не стал бы привлекать никого другого к поиску каких-то компрометирующих его или его семью писем. Но если листы были разрозненны — был смысл и искать спонтанно. Рассуждая подобным образом, он зашёл к себе, в пустую спальню, которую забыл запереть.