Владимир Маталасов - Тайна Вселенской Реликвии

– А ты что всё молчишь, Интеллигент? – улыбаясь, по свойски поддал Пашка локтём под рёбра правого соседа. – Сказать нечего?

– Уж больно хитрый твой новый знакомый, – с ревнивой ноткой в голосе ответил тот, глянув в Кузину сторону с затаённой завистью и злобой.

– А что так?

– А то, что заставляет он тебя расстилаться перед собой ковриком.

Такой грубой выходки со стороны своего младшего компаньона Пашка ну никак не ожидал и поэтому от удивления даже разинул рот, однако сдержался.

– Где только тебя такому учили, Жорик? Ты – грубиян! У тебя крыша, видать, поехала… К чему такая невоспитанность? – Рот Пашки был растянут в улыбке удава. – Если уж кто хитрый, так это не он, а ты. А хитрый – это ещё не значит, что умный: и дурак дремучий может быть хитрым. А вот Малыш – умный, не чета тебе…

Кузе уже начинали надоедать словесные перепалки своих невольных собеседников. Он понимал: или в их стане очередной, временный разлад, или же Пашка просто решил поиграть в демократию. Но зачем, спрашивается? Делать им что ли нечего?

– Закурим, приятель? – Пашка вытянул из кармана брюк помятую пачку «Примы» и протянул Кузе.

– Он же такие не курит, шеф, – с ухмылкой поспешил напомнить Мишка. – Ему ведь «Ма-а-арльборо» подавай. Ты что, не помнишь? Он ещё в тот раз сообщил…

– Ну вот и сходи, купи в таком разе, – повелительно произнёс Пашка, небрежным движением руки вытаскивая из бокового кармана рубашки помятую пятидесятирублёвую купюру, и добавил, узрев как сморщился тот: – Нечего складываться гармошкой-то, сам напросился: язык мой – палач мой. Да прихвати с собой что-нибудь эдакое бодряще-веселящее, а то что-то уж больно скучно тут с вами. Ну, двигай.

– За что он его так? – невольно подумалось Кузе, и ему стало как-то жалко Мишку.

Тот в скором времени вернулся, довольный, с бутылкой в руках, завёрнутой в газету, и с пачкой «Марльборо».

– Подпольные, наверное, – прикурив от Пашкиной зажигалки и закашлявшись с непривычки, выдавил из себя Малышев. – Крепкие уж больно что-то.

– А ты привыкай, – криво усмехнулся Пашка. – У нас теперь на дворе перестройка заодно с ускорением.

Кузя сидел, откинувшись на спинку скамейки и неумело попыхивал сигаретой, с необычайной осторожностью производя неглубокие затяжки.

– И не стыдно тебе, мальчик? – послышался женский голос: перед компанией остановилась давно уже немолодая, супружеская чета. – В такие-то годы!.. Знали бы родители!..

Братва приутихла, с интересом выжидая, что ответит Кузя.

– Они знают, тётенька, – словно не своим голосом ответил Малышев, – знают! Они у меня понятливые.

Женщина, склонив набок голову, с сожалением и укором, пристально посмотрела на Кузю: больше она ничего не сказала.

– Пойдём, Лёша! – вздохнув и горько улыбнувшись, обратилась она к мужу, и супружеская пара продолжила свой путь.

А Малышеву стало жутко стыдно за свою дерзость и обидно за стариков.

– Молодец, Малыш! – похвалил Пашка. – Культурно, вежливо отшил ты этих старых пней. Учитесь дипломатии, орлы! – бросил он в сторону своих напарников.

Кузя, будто вспомнив о чём-то, приподнялся со скамейки, обводя взглядом окрестности набережной. Он пристально посмотрел куда-то вдоль по течению реки, потом в сторону Стручковского парка, и вновь опустился на скамейку.

– И чего только они медлят? – неотступной мыслью сверлило в его голове.

– Кого это ты там высматриваешь? – насторожился Пашка. – Своих что ли?

– Ага, их самых. Задерживаются что-то, проказники.

– Ну, и нам скоро пора двигать отсюда, – немного погодя заявил Пашка, невольно заёрзав на скамейке: его ничуть не прельщала перспектива получить удовольствие от встречи со своим грозным соперником и кровным обидчиком.

А набережная жила своей жизнью. Отовсюду неслись оживлённые голоса, слышалась весёлая речь и смех. Из беседки доносились звуки какого-то кавалергардского марша петровских времён.

Однако, скоро в стане «крутых парней» почувствовалось некоторое оживление.

– О-о-ой, о-о-ой! – паясничая, с нескрываемой иронией в голосе, прогундосил Клаксон. – Ты только глянь, шеф! А вот, кажись, и наш бычок-производитель тащится со своей тёлкой-раскладушкой.

Малышев тоже посмотрел в сторону, куда были устремлены взоры честной гоп-стоп компании. Метрах в пятидесяти маячили приметные фигуры Шишкина и Ставицкой. Гришка, словно павлин распушивший хвост, с претензией на светскую вульгарность, шествовал поручь со своей подругой, совершенствовавшей очередной кокетливый эпатаж.

– Ишь, а гарцует-то, как гарцует! – подал свой голос Жора-Интеллигент, – словно жеребец.

Клара, привлекая внимание то и дело оборачивающейся вслед ей публики своим горделивым, невозмутимым видом, шла вся в белом. Её довольно-таки красивое и очень смуглое, загорелое лицо выгодно контрастировало на фоне белоснежного, длинного до пят платья с двойным передним разрезом, и долгополой, белой шляпки. В одной руке она держала красивый китайский веер, томно обмахиваясь им, а в другой – мороженое с накладными вафлями, мило облизывая его по краям. Гришка, в такого же цвета брюках и ковбойке, по-хозяйски заложив руки за спину, то следовал со своей спутницей «ноздря в ноздрю», как говорят на скачках, то оказывался на добрых полкорпуса впереди.

– А Клархен-то: не Клархен, а прям – парусное судно! – с ехидной усмешкой подметил Интеллигент. – Да ещё и при какой шляпе: «а ля аэроплан».

– И походка у неё, что «дунайские волны». Хе-хе! – мелко, тонким голосом рассмеялся, что прострочил, Клаксон, оставшись чрезвычайно довольным от своей «острой» шутки.

– Э-эй, Каливаш! – снисходительно окликнул Пашка приятеля, когда парочка почти что поравнялась с чертой, пересекавшей месторасположение компании.

Те словно и не слышали призыва-оклика, продолжая праздное шествие.

– Каливаш! – уже настойчиво, с жёсткой интонацией в голосе, повторил Пашка.

Шишкин, словно невзначай, оглянулся в сторону, откуда исходил призыв, и изобразил на своём лице нечто подобное неподдельному, радостному изумлению.

– Привет! – поприветствовал он собравшихся, помахав пятернёй.

– Да ты не маши своей лапкой-то, не маши. Подойди лучше, побеседуем о том, о сём.

Гришка нехотя, вразвалочку, с напускной независимостью и улыбкой на лице, подошёл к скамейке. За ним подошла и Клара.

– Ну чего тебе? – справился он. – Зря ты всё это, Пашка.

– Это ты о чём?

– Каливаш, да Каливаш! Что – у меня имени нету? Народ ведь кругом, неудобно как-то.

– А-а, ну я больше не буду, Гриша, извини… А ты всё-таки протяни руку дружбы хотя бы одному из СОМов, если с нами не желаешь поздороваться.

Шишкин протянул руку, а Малышев раздумывал.

– Да не подаст он тебе руки, фрайер, если бы в твоей даже миллион был, – не упустил случая съязвить Интеллигент.