Любовь Данилова - Каменная птица папороть

– Да хотя бы… В общем, есть в них для геолога подсказка, какие богатства и где в земле скрыты.

– Это смотря какую кость найдут? Ишь ты, хитро!

– Поди, и золото так ищут?

Гимназист плечами пожал – не хватило знаний.

– Что ты, паря, дак про такое-то надо наперёд всего вызнавать! – посмеивался пароходский. Потянулся рукой в карман, блеснул портсигаром, доставая папиросу. – Чего набутусился 11 11 Набутуситься – обидевшись или рассердившись, насупиться, нахмуриться. ?

А Пете обидно стало: ну как объяснить! Они ведь не читали: ни Жюля Верна про путешествие к центру Земли, ни «Геологию» фон Котта – пусть и тоненькая книжонка, но какие картины доисторической жизни нарисованы! Представил и взбодрился:

– Да это ж и просто интересно! Вы, поди, и про динозавров не знаете, а они ведь на самом деле на Земле жили!

– Не считайте, юноша, всех столь непросвещёнными, – вяло, но всё ж таки возмутился студент, снизошёл до присутствующих. – Совсем недавно в Скалистых горах Канады обнаружено множество окаменелых останков этих громадных и ужасных ящеров. А в России что? И нет ничего! Правда, читал, что в Сибири, в мерзлой почве тундры, как-то нашли полный скелет мамонта. И что примечательно – с сохранившейся кожей, с волосами.

– Ну и на что он им, геологам этим, сдался – с кожею-то да волосами? – оживился старичок-архангелогородец. – Если только бивень в дело сгодится: мастер из него красивую безделушку вырежет – гребень, к примеру, костяной. Видал я такие. Подземного зверя-мамонта костьё-то и у нас в Архангельской губернии находят. Только уж теперь редкость, больше в дело моржовая кость идёт. Костерезы-то холмогорские, ничего не скажешь, искусны, а ране-то даже икону вырезать могли – всю из пластин мамонтовой кости! – сухонькой ладонью огладил старик воздух, словно красоты резной коснулся. – Важным персонам в подарок и кубки резали, и чарки, и шахматы, и трости. Все костерез может, лишь бы бивня хватило.

Не ведали Амалицкие о том интересе, что к ним проявляли попутчики. Ничто не тревожило их на палубе, откуда долго не уходили, восхищаясь разливом. Название реки – Сухона – вызывало недоумение: не может быть сухой река да ещё такая! Здесь всё напоено влагой. Прямо из воды тянутся зеленые веточки прибрежных кустарников. Кажется, возьми в руки мокрые плети ветвей, и их можно отжимать, даже пить, если успеешь, не то просочатся зелеными струями меж пальцев, или хлестнёт ветер – прольются изумрудным дождем.

Разбежалась река, развернулась, почувствовав волюшку, прижала берега к самому горизонту. Это Присухонская низина дарит ей невиданную свободу, баловства ради закручивает русло в причудливые лабиринты.

– А может, здесь водит, – посмеивался капитан, постреливая глазами из-под козырька.

– Кто?

– Он, Хозяин.

Да разве иначе подумаешь? Это край непуганых птиц, рыбьих всплесков, вздохов водяных. Другой мир, где люди – лишь гости. Заблудился пароход. Бесконечно движение по кругу: поворот за поворотом влево, влево, влево… Вырвемся ли? От кого так уворачивается река? Кто её наматывает на невидимую сердцевину? Круг за кругом, поворот направо – восьмёрка…

– Володя, красота-то какая, простор! Воздух – хоть пей! – подставив лицо под ветер, наслаждалась радостью долгожданной встречи с севером Анна.

И тут как колобок выкатился – выскочила на палубу малышка. Короткие прядки выбились из русой косы. Большеглазая и смешная.

– Тоже заблудилась? Где мамка? – оживилась, присела рядом с девочкой Анна, но пришлось оглянуться на чей-то сердитый возглас.

– Вам тут не положено, никак нельзя! – ворчал судорабочий, не пуская на палубу высокую молодую крестьянку в сарафане из красно-белой пестряди 12 12 Пестрядь – домотканое, обычно двухцветное, льняное полотно. . Мамка виновато топталась у трапа, подзывая девочку:

– Нюра! Ну что будешь делать! Да иди ж ты сюда!

– Надо же, тезка, – нежно, растроганно улыбалась Анна. – Да пусть девочка посмотрит, не всё в трюме сидеть.

Амалицкая не заметила, с какой грустью глянул на неё муж. Столько лет переживаний… Своих детей так и не дал им Бог, тут и с чужим понянчиться – в радость. А ребятишки как чувствуют – тянутся к ней.

– Из третьего класса. Не положено, – больше для порядка бубнил пароходский, а уходя, одобрительно хмыкнул: – Ишь ты, добрая!

Смущённая мать не поднимала глаз, суетливо приглаживая Нюркины непослушные пряди:

– Не ходи распетушьем 13 13 Распетушье – неряшливо, нелепо одетая или непричёсанная женщина. , на-ко гребёнку! Простоволосая. Платок-то где? Голова от тебя кругом!

Не сразу, но за ночь и река вырвалась из круговерти. И вот уже всё по-иному: словно кто-то неведомый, но всесильный, вставил красу речную в оправу, не отпуская воду в разлив, взял берега в рамочки.

Шутит река: притянув с неба слепящий глаза желток, кривит его в водном зеркале – то так, то эдак. Смеётся солнце, одевая Сухону в блескучий наряд, ветер ему помощником – пускает серебряные дорожки по подолу. Порывом разбежится до берега – хлестнёт по сочным ветвям, зелёные брызги листвы освежат голубую кромочку неба.

Но даже на этом неспешном пароходе посреди прекрасной реки – вдали не то что от Питера, но даже от Вологды! – под размеренные шлепки плиц 14 14 Плица – (устар.) каждая из лопастей пароходного колеса, захватывающих воду при его вращении. по воде, под глухой стук машины, спрятанной глубоко в трюме, под баюкающее шуршание воды, разрезаемой носом судна, Владимир расслаблялся с трудом. Анна чувствовала, как он напряжён и сосредоточен.

– Мне иногда кажется, что я мечтаю о недосягаемом, будто гонюсь за неуловимой птицей или ищу цветок папоротника, которого на самом деле нет. А может, прав Мурчисон? – спрашивал, накидывая ей на плечи принесённый из каюты жакет.

– Тот шотландец?

Как давно Владимиру Прохоровичу хотелось поделиться мыслями с женой! В хлопотах сборов в дорогу, в заботах последних дней он так и не нашёл свободных минут поговорить неспешно с дорогим человеком, подругой и надежной помощницей – рассказать ей о том, что так беспокоило, смущало, заставляло сомневаться.

Услышав их голоса, на трапе остановился Петя – не показаться бы навязчивым. На палубу так и не выскочил, перегибался за борт, держась за поручень, смотрел на взбитую плицами пенную дорожку и ловил каждое слово. Подслушивать нехорошо, но удержаться не мог.

– Да, Аня. Именно Родерик Мурчисон пытался обследовать эти берега ещё в 1840-м. Помнишь, я тебе о нём рассказывал? Какой авторитет в науке! Но и он, и те, кто бывал здесь позднее, так и считали Русский Север великим геологическим безмолвием. Никаких находок, ни одного открытия! Возраст и природа отложений загадочны. А ведь именно Мурчисону удалось выделить так интересующий меня геологический период в истории Земли. Только на Урале. В честь исследованных земель назвал его пермским… – и, помолчав, Владимир неуверенно добавил: – Аня, может, это и глупо – отправляться по заведомо безнадежному маршруту. Но ты-то меня поймёшь и простишь, коли что, правда?