Любовь Данилова - Каменная птица папороть

А потом вместе пили чай. К нему Анна выложила и колотый сахар, прикупленный в Тотьме, и мягкий 27 27 Мягкий – домашний хлеб, выпекаемый в русской печи. , и «картовны шаньги» 28 28 Шаньга – выпечное изделие из пресного теста в виде тонкой лепешки с загнутыми краями с начинкой из картофеля или крупы. , и варёные яйца – то, что удалось раздобыть утром в деревне где-то около Нюксеницы. С провиантом была беда! В начале лета на севере с едой совсем не богато. Молоко и сами шильцем хлебают, яйца по голбцам 29 29 Голбец – 1. Деревянная отгородка у русской печи с дверью и лестницей в подвал. 2. Подполье, подвал в крестьянской избе. к праздникам прихранивают. И рады бы денежке, да продать нечего.

Вот тут, за чаем, и зашел разговор о Чёртовой реке.

– А знаешь ли ты, девонька, – обратился к Анне старшой, видать, проникшись особенной симпатией к единственной женщине на плоту, – эту реку у нас народ Чёртовой величает. Во-о-от, и не просто так.

То ли ночной холодок пробежал по спине, то ли первый страх прокрался на лёгких лапках, царапая коготками:

– Почему же, дедушка?

– Камней-то сколько по реке разбросано, видали ли?

– И камень Лось видели!

– Видали? Вот. Так то ведь чёрт виноват. Нёс, бают, в решете орехи, да и просыпал. Решето немаленькое было, да и орехи-то, поди, хрушкие 30 30 Хрушкой – большой по размерам, величине; крупный. . Упали они в Сухону да в камни и обратились. И теперь никакого по реке для пароходов ходу – всё чего-нибудь да случается. То в одном месте на камни наскочат, то в другом. То путейские неладно вехи проставят.

– Что у вас и за чёрт такой пахорукий 31 31 Пахорукий – неловкий, неумелый в работе, такой, у которого всё валится из рук. ! – встрял в беседу Рафашка, младший из тотемских гребцов. Напарник глянул на него неодобрительно, но смолчал.

– А это как? – вырвалось у Анны. Мужички замешкались, не зная, как объяснить молодой барыне. Выручил старшой, хотя тоже не без колебаний:

– Ну, скажу так, не из того места руки у чёрта растут, и оттого неудобны в применении. Но больше от зловредности пакостничает, – тут же продолжил, пытаясь замять неловкость. – Вон Тозьму никак стороной не обойдёт. Всё ему там что-то надобно.

– А что же? – поинтересовался и Владимир Прохорович.

– Кто ж знает. Пойдёте у Васькиного ключа – спросите. Там всё и скажут, – усмехнулся и сощурился старшой.

– Что за ключ, где?

– Тозьму-то минуете, так по левому берегу. Вода ключевая, родниковая, а струя-то такая – как речка, да ещё не ровно бежит, а по уступам в реку-то падает.

– Водопад! – округлила глаза Анна.

– То-то и есть, вода так и падает.

– А вкусная? – снова проявил любопытство тотьмич.

– А ты попробуй!

– На обратном пути и нам расскажешь, – артельщики переглянулись и начали посмеиваться, давая понять, что всё не так просто.

– Зелёные вы ещё, вон и Дикие Слуды впереди. Рассветает, так насмотритесь…

– Эка невидаль! – в который раз изобразил из себя знатока горячий тотемский парень.

…Светает на севере рано. И вот уже гнётся в рассветном небе над Вострым тонкий серп месяца, бледнеет от встречи с утром. Уходили в молчании, и только были слышны всплески воды, натужные вздохи едва проснувшихся гребцов. Владимир Прохорович привычно занял место на корме и перебрасывался негромкими словами с мужичками, подсказывая им, где вехи и, стало быть, фарватер. Гребцы сидели за вёслами, а значит, могли видеть лишь то, что оставалось позади. Назад медленно уходил высокий, плавно круглившийся берег с разбросанными по нему угольно-чёрными на фоне светлеющего неба избами.

Плывущим в лодке придерживаться фарватера не обязательно, но смущали камни, таившиеся под водой. Где ж они? Без настоящего лоцмана разве узнаешь!

– Днище у лодки пропороть большого ума не надо, вода-то спадает, – досадовал старший из гребцов Иван Никитич. – Ты уж смотри, барин!

– На середину не надо, вех придерживайтесь. Помните, что мужики вчера говорили?

– От правого берега далёко не отходить? Небось, барин! На стремнине несёт быстрее, сколько вёрст разом проскочим, и грести не надо! – пряной медовухой бродила в Рафашке ухарская нерастраченная сила. По колено Сухона, весь Русский Север с пятачок, страха с полушку! Неодобрительно качал головой Никитич – неразговорчивый мужик с большими, натруженными руками и спокойным нравом.

Сильное сухонское течение пригибало мохнатые еловые навершия деревянных шестов-вех, притопленных на границах безопасного судового хода. Какие невидимые угрозы скрывала эта река – Амалицкие уже видели. Хорошо, что счастливо миновали. Опыт последних дней подсказывал – и у мыса Вострое не всё так просто. На то он и мыс. Где у русла реки очередное колено, крутая короткая излучина, так что-нибудь и жди. Какую экзаменовку устроит?

…Анна, желающая всё видеть первой, давно облюбовала место «вперёдсмотрящего». Сухона закладывала крутой поворот вправо, Анна ждала в нетерпении и не сводила с реки глаз. Не напрасно. Вдруг бесцветный, серый, ещё почти ночной мир вспыхнул красками, и огненной стеной прямо по курсу встали перед ней Дикие Слуды. Сразу захолонуло где-то в груди, словно дотянулся и до неё язык этого пламени, лизнул сердце. Стена левого берега плавно двигалась навстречу, нависая над лодкой своей громадой. Всё более вздымалась вверх эта стена, будто росла, заслоняя солнце, пытавшееся где-то за ней найти себе дорогу в небо, карабкаясь на её кручу, цепляясь за неё своими первыми лучами и поджигая слуду в гневе – с кем вздумала тягаться!

Анна уже знала, что именно слудами называют на севере высоченные оголённые берега, резко обрывающиеся к урезу воды. Ничто не может на них удержаться, выжить. Слуда пожирает и то, что растёт на её вершине. Оказавшиеся на краю деревья после очередной осыпи теряют силы, повисают над пропастью, какое-то время удерживаясь над нею корнями, болтаясь на них, как на кручёных ниточках. Так это выглядит снизу, да и сами деревья кажутся не более чем карандашами.

А уж этой-то гигантской слуде не было дела и до солнца. Невозможно помешать ей перемалывать то, что ждало своего часа на вершине. Не сорвётся ли однажды в пропасть и солнце, пока удачно, хотя и не без труда, карабкающееся на её кручи?

Слуды у Вострого, увлекшись разрушением, начали разрушать и сами себя. Если сначала показавшийся берег стоял нерушимой стеной, без изъянов и трещин, то дальше его громада распалась на конусы самых причудливых форм, на создание которых способна только природа.

Тут и гребцы, закладывая поворот и увидев справа от себя громадную стену берега, начали оборачиваться, не имея больше сил сдержать тревогу, что надвигалась на маленьких человечков в лодке вместе с однажды дошедшими до саморазрушительного буйства и совсем одичавшими слудами. Сначала, пытаясь направлять ход лодки, гребли в молчании и лишь потрясённо глазели направо. Младший уже забыл, что он здесь не в первый раз и экой невидали дивиться не должен: