Владимир Буров - Кастинг. Маргарита и Мастер

– Читаю Библию и сердце успокаивается. – Так и я:

– Когда слушаю ваше чтение – сердце успокаивается, и я верю, жизнь, которая описывается в Библии:

– Существует и для нас.

Медиум:

Алла Два – буфетчица из Берендея говорит:

– Зря меня никто не хочет выбрать Евдокией, ибо кто не знает, то я специально сообщу, как он душевно любил меня:

– Может, говорит, для других ты и как кляча:

– Мне так просто в самый раз.

– Вы не сообщили самое главное, миледи, – прошамкал Плин, так как кого-то хотел сожрать в этом время.

– А именно? – удивилась она.

– Кто это был?

– Хирам Абиф. Меня он любил. Не в пример некоторым.

Если бы я был не я, – говорил, – а Владимир Набоков, то именно тебя бы назначил своей любимой женой, этой, как её:

– Лолитой.

После этого резюме, правда, кто-то упал под стол. Толи от смеха, толи с ним произошел настоящий удар, как удар током, когда человек вдруг понимает:

– Почему я этого не знал раньше?! – И с копыт.

Кот Штрассе зашел – нет не в буфет, для других закрытый, а:

– На кухню, – и как будто так и надо, попросил:

– Филе судака без кожи и костей. – И один повар – су-шеф, недавно припершийся сюда из Края, спросил, как будто не знал:

– Такое бывает?

– Если не бывает – сделайте, – ответил Кот.

И пока он готовил, решил выйти другой парень, никак не могший попасть в уготованную ему роль, и уж думал:

– Пора, как Танияма уйти со сцены этой трагедии жизни.

Если не получится и в этот раз.

И он так и начал свою речь.

– Может случиться непоправимое, если не встречу среди вас человека, достойного меня.

Так-то бы ничего, все бы дослушали его почти до конца, но.

Но рога на его голове тревожили, ибо:

– Зачем он их надел? – а если:

– Если выросли сами – не легче:

– Обязательно в этот мир вернется трагедия, – как неотъемлемая и составляющая его часть.

Это он произнес, как репетицию, потому что очень волновался. А теперь:

– Рипит ит, плииз!

Пока Кот Штрассе готовил рыбу – никто ему не мешал, ибо, как сказал бывший сомелье этого ресторана, понимавший это слово, как работу по совместительству, в том смысле, что был снят новым директором за – как было написано письменно:

– А можно написать и устно, – как сказал новый директор:

– На лбу, – за невозможность привлечь к себе внимание гостей ресторана.

– Я не клоун, – мрачно ответил Дима.

– Это-то понятно, – сказал директор, – но если ты хоть где-нибудь учился до этого, должен знать:

– Быть совсем не обязательно, ибо вполне достаточно казаться, и там – авось – как быть:

– Произойдет на самом деле.

– Ладно, тогда можно, я выйду в зал с рогами?

– Да, но копыта пока не надевай.

– Почему?

– Пока это лишнее.

И вот он явился.

– Вы кто? – спросила СНС, – сомелье?

– Да.

– Простите, не верю.

– Почему?

– И знаете почему?

– Нет.

– Сомелье уже был.

– Ну-у, вы очень правильно заметили разность между ним и мной.

– Да? Ибо?

– Ибо настоящий сомелье только я.

– Зачем рога? – смело спросил Плинтус.

– У вас уже есть рога? – спросил Дима.

Плинтус, как человек рассудительный – до определенного предела – прежде чем продолжить диалог потрогал свою макушку. Ибо так-то он знал, что у него ничего нет, но там, сзади могли и появиться незаметно.

– Убедились? – спросил Дима.

– Да.

– А теперь?

– Что?

– Проверьте теперь.

У Пли мелькнула мысль, что это на самом деле черт, знает что, и решил:

– Не буду!

– Что?

Но упертый Пли решил перевести бой на свой, так сказать, ковер-самолет. И продолжил:

– Не буду, – я читать тебе морали, юнец, ты лучше победи чуду-юду, а тогда уж… – он слегка задумался, но успел раньше, чем Дима за него продолжил:

– И тогда может быть…

– Да?

– И тогда, может быть…

– Как говорится, говорите, если нет никаких мыслей:

– Авось, они сами прибегут на ваш э-э позыв.

И так и вышло, не успел рогатый Дима осмотреть повнимательней публику, как она сама выкрикнула:

– Вот мы специально этому и учим!

– Ч-чему? – не понял даже Войнич, хотя, в принципе, ошарашен был чисто автоматически, ибо думал:

– Он учиться ничему новому уже не способен. – Тем не менее, как кролик, попавшийся на глаза удаву, уже готов был выслушать полезный совет. А именно:

– Нужно знать, как можно быстро узнать номер телефона спасения 9—11, – выразилась очень понятно Тётя.

– Хороший вопрос, – констатировал за Войнича Дима, и добавил: – Как можно это сделать, как вы говорите, быстро?

Тетя хотела ответить зло и логично:

– Надо знать его заранее! – Но решила – бес в ребро – немного позлить профессионального разливалу, как она думала.

– Полторы тыщи евро, и я запишу вас на курсы, – выдала она, что даже СНС внутренне содрогнулась:

– Кажется домогается пошатнуть ее личное финансовое могущество.

– Наверное, денег будет просить, как у спонсора, хотя и заявляет:

– Нам не надо спонсоров, так как мы больше денег любим свободу, – что в переводе на нормальный язык всегда означает одно и тоже:

– Денег не надо, а большие давай.

Не как некоторые собирают в несколько приемов:

– Дай чуть-чуть, потом еще немного, затем больше, но ведь логично:

– Надо. – Дальше уже сама пойдет, ибо:

– Если дали – добавлять придется почти всю оставшуюся жизнь.

В принципе здесь было сказано тоже самое только с другой стороны, ибо, как сказал Хемингуэй:

– В литературе бывают только три вещи, как-то:

– Учить, учиться и писать.

И Дима, который в начале дела предстал, как возможный Бэлл даже наоборот:

– Без возможности, а вполне реальный, – сейчас как будто был на нежданно-негаданной пересдаче, так сказать:

– Вынужденная аттестация.

– Это не противоречит, – попыталась возобновить атаку Тетя, – одно другому.

– Именно, дорогая синьора, именно противоречит, как было сказано:

– Зачем им учить кого-то писать, если они умеют сами. – Без знака вопроса.

– Хрен с тобой, – сказала Тетя, – я тебе сейчас рога обломаю, – и тут же молниеносно бросила в сомелье последний остававшийся у нее том Лексуса, и кажется, он включал в себя как раз ту пресловутую тройку, семерку и туза в виде ее Махабхараты:

– 9 – 11.

Тётя уже открыла рот, чтобы высказать всю правду этому представителю около-кухонного пространства, но он помог ей, опередив:

– Я и есть тот серафим, который тебе явился-не запылился, чтобы протолкнуть к этому делу.

– К какому этому делу? – что ты плетешь. Ибо меня он научил писать, а не читать.

– Вот теперь он явился тебе во второй раз, и сказал…

– Что?

– Сказал: я ошибся, прости, но для отъема денег у населения есть и еще один, можно сказать:

– Самый излюбленный способ страны, повесившей на своих воротах, как в аду, только три слова: