Владимир Буров - Кастинг. Маргарита и Мастер

– Реализация марксизма – это как раз хороший пример того:

– За что боролись – на то и напоролись.

– Только в неожиданном для себя виде, – вставил литературный работник.

– Нет, нет, я докажу, как положено:

– Все именно этого и ждали, включая сюда самого Карла.

Ибо я вам точно говорю, он меня ждал. Кто? И я вам скажу, кто. – Она села, и не просто села, а:

– Расположилась с того торца стола, где никого не было. – Да, вот так бывает, на одном конце председатель, а на другом-то – никого!

И она сказала:

– В свете этого, я думаю, понятно, почему я заняла это место, не как альтернативу, а как дополнение, являющееся вашей эманацией в минуты ваших личных раздумий о жизни частной.

И знаете, почему я так подумала? Нет? Не потому, что я приехала в эту Ирландию – это не Ирландия? Рыбы мало? Со мной не соскучитесь – будет не только лещ – это вещь, но норвежская семга у каждого члена союза в бассейне на его участке в семь га. Кто против?

– Нет, – резюмировала она. – И теперь то, что к делу не относится, а именно:

– Подхожу я к нему в Елисеевском и так прямо под козырек бросаю крылатую фразу:

– Маркс?

– Энгельс, – отвечает, а вижу: бум-бум, но только наполовину. И ясно: боится.

И знаете почему?

– У него не было фуражки, – сказал Кот.

– Зачем ты подсказываешь? – укоризненно ответила она ему полуулыбкой.

– Простите, но даже я мало что понял, – сказал Плинтус.

– Но что-то все-таки поняли, как мой маленький, но уже тет-а-тет?

– Да, – ответил Пли, – на нем не было фуражки члена ордена меченосцев, но вы ее увидели.

– Правильно, но самое главное, что он сам понял:

– Я имею на него влияние.

– Это был Германн Майор, – сказал Штрассе.

– Зачем вы опять подсказываете, милейший? – опять высказала она Коту в глаза то, что о нем думала.

– Дальше, – сказал ЕЕС.

– Дальше мы без слов зашли, как говорил Хир Аб про круги всегда голодной интеллигенции:

– В буфет для других закрытый, – и получили, что даже меня уже не удивило, приготовленный для нас целый вещевой мешок колбасы Брауншвейгской.

– Одной колбасы?! – удивилась СНС.

– Я тоже сначала не поняла, но мне шепнули:

– Коньяк, мадера, мёд, корица и:

– Вот так мяса высшей категории, – заведующая чиркнула себя ладонью по горлу, что, я думаю, означало:

– Еще столько же, – а то и больше.

– Поэтому, – сказал Штрассе.

– Поэтому, – повторила придуманное им слово Редисон Славянская, – предлагаю сначала всем попробовать, правду ли сказала заведующая, а потом и лично получить каждому по:

– Палке, – и что характерно: длиной не меньше семидесяти сантиметров. Сказала, что специально для них готовили, – и показала…

– Вверх! – крикнул ЗЧБНТИН.

– Вниз! – угадал ЕЕЗ.

– Это на личное усмотрение, – сказал Кот, – смотря, кто откуда ведет пристальное наблюдение.

И с традиционным криком семьи Николая Рыбникова и Аллы Ларионовой, когда у них дома была курица:

– Оп-ля-я! – нет, не высыпала прямо на стол мешище этой колбасы почти древнего 1904 года – рецепта:

– Каждому, – имеется в виду раскидала, как научилась в Америке, когда любила игрока в бейсбол. И это бы еще ничего, но и здесь никто не проявил малодушие, как при встрече с неизвестностью, а поймал свою палку, как будто всю оставшуюся жизнь собирался быть:

– Кетчером.

И даже СНС удивилась:

– Неужели я могу не только сидеть за письменным столом по двадцать шесть часов подряд и по восемь толкать речи прижученным дорогущими костюмами адидас благодарным контингентам, но и играть в бейсбол, несмотря на то, что в Библии нигде не написано, что человеки должны иметь верхние и нижние лапы, чтобы бегать и махать ими, изображая в Дон Кихоте ветряные мельницы, и упрямо движущиеся к ним стада баранов.

Далее, ресторан Ван Гог.

Куда их не хотели пускать, и куда они ломонулись, как сказал Кот Штрассе, потому:

– Что так написано.

– Где не удержался Сори, за что был наказан рассказом не в свою пользу. А именно:

– Еще у входа рассказал про своё путешествие по Елисею. – А его подслушали, и сюда уже не хотели пускать.

– Я ничего не делал? – оправдывался Сори перед собратьями не только по перу, но и по самому разуму, которые уже собрались развести костер, но не пред генеральным входом в этот кабакльеро, а прилично:

– Во дворе, – где другим можно, так как здесь живут даже бомжи. И несмотря на то, что бомж здесь всегда был только один, как и в кабаке его собрата по кисти – или что у них применяется еще там, как-то: острозаточенные камыши – хотели расположиться всей компашкой, ибо, как сказал нарочно Войнич:

– То, что мы пишем, и читают только одни бомжи.

– Почему? – удивилась СНС.

– И знаете почему? Им больше делать нечего.

– Сказки рассказываете, господин художник, – сказал Пели. – Ибо бомжи – это как раз те люди, которые честно, от души произносят:

– Я не хочу больше жить.

– Почему? – не понял даже ЕЕЗ.

– Потому что понимают: уже никогда больше не удастся послушать Пинк Флойд и Битлз, которых они когда-то любили.

Но вышла Мотя, и:

– Как электрик электрика узнала СНС.

– Прошу вас проследовать в отдельную аудиторию, где есть и сдвоенный персональный туалет.

– Почему не совсем отдельный, как в лучших домах Ландона, – решил неожиданно для всех почти поддержать Сори Кот Штрассе.

– Нет, то есть, точнее, да, потому что сдвоенный, – пролепетала Мотя, – но не по фронту, а по периметру.

– Нас хотят запутать терминологией, – капнул масло в разгорающийся костер Штрассе.

– Опять те же крестики, что и в Елисее, – сказал Сори, – а где нолики?

– Да, ладно вам – крестики, нолики, был бы сам текст, – сказал Войнич. И добавил: – Хотя, я понимаю, для некоторых крестики – это и есть текст, и без ноликов он, действительно, кажется неполным.

Могла бы начаться драка между Войничем и Сори, но Редисон развела гладиаторов:

– Никому – так никому, – пойдем в общую баню – прошу прощенья – так у нас в Америке называют тет-а-тем с режиссером или продюсером в дорогом кабаке.

– Этого не может быть, потому что не может быть никогда, – как констатировали средневековые мыслители, – сказал один из простых литературных работников, которых не всегда называют писателями, а зря, и скорее всего, именно поэтому они за науку принимают простую:

– Тавтологию. – Ибо, считают:

– Правда должна быть друг на друга похожа. – Но на самом деле, нет, ибо правда:

– После Правды – это Перевод правды, и на вид он, как говорится:

– Имеет другой вид.

Как констатировал Александр Сергеевич Пушкин:

– Ай! не Он. – А потом, как догадалась Мария Магдалина:

– Он и оказался не там, где Его искали, а среди нас, в зрительном зале, где, собственного говоря: