Автор неизвестен Европейская старинная литература - О возвышенном

В настоящее время доказано, что сочинение «О возвышенном» возникло в Риме в середине I в. н. э., скорее всего в 40-х годах. Его автор был современником Тацита, Петрония, Квинтилиана и Плиния. Он – грек, возможно, простой учитель риторики; положение, занимаемое им в Риме, отнюдь не приниженное: к римлянину Терентиану он относится без подобострастия, как старший к младшему другу, развитому и способному, но еще недостаточно опытному. Открыто он нигде не обнаруживает своего превосходства, но не теряет и достоинства. Скромно говорит он о своих других книгах: «О порядке слов в предложении»,

«О Ксенофонте», «О пафосе» и др. Есть предположение, что сочинение «О пафосе» шло сразу же за трактатом «О возвышенном», в котором автор неоднократно затрагивает вопрос о пафосе, а в конце говорит: «…и перейти к тому самому пафосу, о котором я обещал выше рассказать в специальном сочинении. Доля пафоса в любом произведении, преимущественно в возвышенном, как мне кажется…» Здесь трактат обрывается.

Ученость автора поразительна. Он не только прекрасно знает греческих авторов, цитируя их зачастую по памяти и без указания имен, но и свободно обращается к литературе Рима и Востока. Число цитируемых им авторов превышает 50. Трактат написан по-гречески, но его автор свободно владеет латинским языком, о чем свидетельствуют специальные термины, переведенные с латинского на греческий; он увлекается Цицероном, но предпочитает ему греческих авторов; он знает Библию и цитирует книгу Бытия, сравнивая Гомера с Моисеем. Его сочинение – не сухая академическая речь позднеантичного ритора, каким был Кассий Лонгин, а задорная и страстная полемика с готовым к отпору противником. Подобное сочинение утратило бы всякий смысл, если допустить, что оно возникло спустя много десятилетий после смерти Цецилия. Вопросы, волновавшие нашего автора, были актуальными на всем протяжении I в. н. э. Отголоски споров о характере ораторской речи звучали у Дионисия Галикарнасского, Цецилия, Сенеки Старшего, Персия, Тацита и у других авторов этого времени. Вопрос об упадке красноречия и литературы, которым завершается трактат, дебатировался столь же часто и разбирался, например, у Сенеки Старшего и Сенеки Младшего, у Петрония, Тацита, Веллея Патеркула, Квинтилиана и Плиния Младшего. Подобно Тациту, Псевдо-Лонгин говорит о политических причинах упадка литературы, рассуждает о значении демократических свобод для развития красноречия, о соотношении литературы и монархии. Прославление республиканских институтов, благоприятствующих развитию писательской деятельности, составляло предмет горячих споров I в. н. э., но в обстановке сложившейся монархии и забвения демократических свобод, в условиях длительного и почти постоянного упадка, характерных для III в. н. э., подобные рассуждения совершенно лишены своей злободневности.

Как свидетельствует заглавие, темой трактата является возвышенное (ὕφος). Этот термин применен здесь для определения того стиля, которому, согласно античному учению, отвечает «величественный» стиль. Но одновременно под «возвышенным» в трактате подразумевается некая категория эстетики, которая характеризует особые качества явлений литературы. Возвышенным названо все наилучшее, что было создано в поэзии и в прозе. Сам Псевдо-Лонгин не определяет возвышенное и воздерживается от всякой его дифференциации, он ограничивается только метафорическими описаниями. Более того, у него нет даже постоянного термина: возвышенное называется «высоким», «великим», «величественным», «величавым», «мощным», «удивительным» и, наконец, просто «возвышенным». Автор однажды уже назвал возвышенное «отзвуком величия души» и «высотой и вершиной произведения»; теперь он намерен привести читателей к восприятию возвышенного на конкретном материале, а не путем отвлеченных теоретических рассуждений. Он показывает возвышенное в гекзаметрах Илиады и в рассуждениях Демосфена, в страстных строках Сапфо и в репликах Платона. Иногда его собственные речи становятся примерами возвышенного, которое, как он считает, не знает никаких жанровых ограничений.

Преклоняясь перед художественным мастерством Платона, Псевдо-Лонгин не признает платоновскую философию, особенно в ее отношении к литературе и искусству. Его мировоззрение в значительной степени определено взглядами грека Посидония (конец II – начало I в. до н. э.), который пытался сочетать классические греческие и современные ему методы философской мысли и обосновать принцип мировой непрерывности. Посидоний учил, что между человеком и богом, природой и богом, природой и обществом, между человеком и животным, рабом и свободным, мышлением и ощущением не существует непроходимой пропасти. Это материалистическое в своей основе положение Посидоний эклектически связал с платоновским учением о бессмертии души, с его помощью объясняя переходы между вышеназванными категориями. Он допускал существование некоего «божественного духа», благодаря которому возможна «симпатия» всего вышеуказанного.

Псевдо-Лонгин во многом разделяет воззрения Посидония, очень распространенные в эллинистическом мире того времени. Но в исходном пункте своих представлений он скорее близок к Аристотелю. Подобно Аристотелю, он также считает природу той объективной реальностью, образ которой художник непосредственно выражает в своем творчестве: «Природа лежит в основе всего, как нечто первое и изначальное» (II, 2). Но если в изобразительном искусстве основное – подражать действительности («в статуях обычно ищут сходства с человеком», XXXVI, 3), то искусство слова не ограничивается подражанием, а идет далее, приближаясь к раскрытию самой сущности бытия («…в речах… следует искать то, что возвышает их над повседневной человеческой жизнью»; «…должны поражать нас… произведения природы… величием»). Тем посредником, который дает человеку возможность приблизиться к сущности природы и выразить бытие, оказывается язык («…только одному человеку от природы свойствен дар речи»).

Таким образом, теорию подражания, на которой вырастает основной эстетический критерий Античности, автор сочинения «О возвышенном» в отличие от своих предшественников распространяет лишь на изобразительные искусства, признавая ее несостоятельность в отношении искусства слова.

Правда, в своих попытках внести поправки в теорию подражания Псевдо-Лонгин ограничивается толкованием литературы как наиболее совершенного художественного выражения величия мыслей и чувств богоподобного человека. Однако уже в неудовлетворенности традиционным пониманием и в стремлении пересмотреть его, в решительном размежевании памятников изобразительного искусства и литературы огромная, никем в Античности не превзойденная заслуга автора нашего трактата.