Коллектив авторов - Древнегреческая застольная, шутливая и эротическая эпиграмма

Внешность Бито с обезьяньей сравниться лишь может, пожалуй.
Думаю, видя её, в петлю Гекуба пошла б.
Шепчет: «Лукиллий, — невинна, и ложе моё неприступно».
Совестно ей говорить, видимо: «Девушка я».
Да, пожелал бы врагу я жениться на чудище этом,
Произвести от неё деток невинных таких ж!

Словно пять, Гамос, волков, жрёшь ты, может и больше, обжора,
Крохи съестного оставь близким, соседям своим!
Завтра ты вновь приезжай на тележке. С собой прихватить же
Вместе с метлою, прошу, губку, опилок возок!

Воин Кальпурний висящую как-то увидел картину:
Битва морских кораблей изображалась на ней.
Бледный от страха, по-воински он распрямился и крикнул:
«В плен же берите меня, Трои сыны и бойцы!»
А удивившись, что жив он остался и даже не ранен,
Стенам поклялся отдать выкуп за волю свою.

Аполлофон, подозрений желая избегнуть, женился
И, новобрачный, толпе рыночной всё обещал:
«Завтра, — твердил, — у меня будут дети». Когда же настало
«Завтра», детей так и нет. Есть подозренья одни.

К оригиналу портрет кто ближе, быстрее напишет,
Спорили Федр-купец и живописец Руф.
Руф пока краски свои начинал растирать, Федр картину
Быстро закончил, успев с Руфа расписочку взять.

Кляча твоя, Хрисострат, из земли фессалийской, не скачет,
Трав фессалийских каких ты бы ей не подавал.
Истинно, конь деревянный! И если б троянцы и греки
Вместе тащили её, скийских ворот не прошла б.
Богу какому-нибудь посвяти свою клячу, на деньги,
Что на прокорм её шли, кашу свари для детей!

Ежели, Гай, против скачущих блох собирается войско,
Против мышей, против мух, против полков саранчи,
Как бы тебя, опасайся, в ту армию не записали:
Ты ведь достоин вполне драться с подобным врагом!
Если же войско из храбрых мужей выбирают, известно:
Римский солдат ни один бой не ведёт с журавлём.

Ростовщиком был: скопив, под проценты ссужал ты деньгами.
Воду одну только пил, чтобы поживу иметь.
В хитрых уловках, однако, Фарсимах, лишился богатства —
Так ничего не достиг, жалкий, чего ты искал.
Раньше, скажи, голодать разве меньше тебе приходилось?
Прежде не лучше ль жилось, чем ты сегодня живёшь!

Был ты, Нумений, когда неженатым, казалась — не правда ль? —
Жизнь постоянно тебе верхом блаженства, добра.
Разом, когда ты женился, Нумений, всё в жизни, однако,
Стало казаться тебе верхом мерзейших забот.
«Ради детей я женился...» И будут, коль будут и деньги!
Нищий не любит, пойми, собственных даже детей.

Можно ещё извинить, если множишь своё достоянье,
Долго желая прожить, так же как ворон, олень.
Если же близкая старость к тебе, человек, подступает,
Жажда несметных богатств пусть не коснётся ничуть!
Сгубишь иначе себя ты среди неизбывного горя,
А накопленье пойдёт быстро на пользу другим.

Адраст, оратор, однажды догнав муравья, не преминул,
Спину его оседлав, радостно, гордо кричать:
«Беллерофонт у тебя свой! Пегас мой, лети! Из героев
Самым известным я стал полуживым костяком!»

Ты, Демострата, воняешь не только сама, но козлиный
Запах и тот издаёт, кто с тобой рядом сидит.

Брачной поры ты достигла. Хихикаешь, тайные знаки
Мне подаёшь. Ни к чему! Я не откликнусь на них!
Клятву ведь дал (и свидетели — камушка три предо мною),
Что никогда на тебя с ласкою не посмотрю.
Только один поцелуй от меня! Не причмокивай больше!
К губкам открытым твоим не прикасался никто.
Наши пути не сойдутся: другую я девушку встречу,
Будет достойней она нежных Киприды забав.

Рты не пора ли открыть нам для Вакха пошире, пропойцы,
С чашею битву начать в радостном пире, друзья?!
Щедрый мы дар икарийской земли да пригубим и выпьем!
Триптолемея дары пусть позабавят других:
Там на сохе и быке, на рассохе и ручке от плуга,
На колоске золотом Коры заметна печать.
Если заставит судьба испытать нас томительный голод,
Тотчас насытит вполне Вакха изюм всех гуляк!

Время пришло пирушку в честь Вакха устроить, пьянчуги:
В нежном пора нам вине бедность свою потопить!
Чаша пусть будет кратером, давильня пускай превратится
В пифос, хранящий в себе радость густого вина.
Тотчас до дна осушив весь кратер с моим милым Лиэем,
Битву с юнцами начну из канастрийской земли.
Не испугаюсь тогда ни грома, ни бурного моря:
Смелость мне придаёт неустрашимый Лиэй.

Возле могилы чихнул я, желая скорей убедиться,
Что наконец умерла, как загадал я, жена,
Но бесполезно чихнул: никакие известные беды
Не в состоянье помочь мне, ни болезнь и ни смерть.

Цветолюбивой пчеле ты подобна, Мелисса, — я знаю.
Запечатлелась в моём сердце твоя теплота.
С губ растекается мёд, когда ты сладострастно целуешь, —
Требуешь деньги когда, жалишь до боли меня!

Глянь, как худа Диоклея: ведь тоще самой Афродиты,
Но превосходит её нравом своим, красотой.
Хоть не велик у меня... но когда же на слабые груди
Я упаду, то к её самой приближусь душе!

Брось, Лисидика, уловки свои бесполезные. Надо ль,
Мимо меня проходя, бёдрами плавно качать?
Тонкий твой пеплос не стоит присборивать в складки: я вижу
Ведь, как мелькает, и так, тело нагое твоё.
Если игра по душе тебе эта придётся смешная,
Страстно смогу я тебя тканью тончайшей покрыть.

Был, Сосикрат, ты богатым — любил, бедняком оказался —
Чувство утратил любви. Голод лекарством слывёт!
Прежде тебя называвшей «нежным Адонисом», «мирром»,
Менофилой теперь ты прочно забыт навсегда.
«Как тебя звать? — говорит. — Где родился?» Согласен ли с мыслью:
Кто не владеет ничем, нет у того и друзей.