Марк Цицерон - Об ораторе

Заблуждение их, конечно, коренится в том, что они считают свою науку такою же, как все остальные, и полагают, что ее можно привести в систему таким же способом, как, например, гражданское право, о чем вчера говорил Красс [243] Вчера говорил Красс‑I , 190. : сначала разложить все предметы по родам, не пропуская ни единого; затем, в каждом роде — по видам, причем не дай бог, если окажется хоть одним видом больше или меньше, чем нужно; и, наконец, всем словам дать определения, в которых все должно быть необходимым и достаточным. 20.(84) Что ж, быть может, в гражданском праве или в каких–нибудь второстепенных и третьестепенных предметах люди ученые этого и могут достигнуть; однако в нашей столь важной и столь необъятной области это вряд ли возможно. Если кто со мной не согласен, пусть обращается к преподавателям, которые берутся всему этому учить: там он получит все уже истолкованным и начисто отделанным, потому что по этим предметам существуют бесчисленные книги, легко доступные и понятные. Однако пусть он сперва подумает, что ему нужно: оружие для ученья или оружие для сраженья? Ведь для строя и боя потребно одно, а для школы и Марсова поля [244] Марсово поле — в республиканском Риме было местом спортивных и военных упражнений. — другое. Конечно, и такие упражнения с оружием все же полезны гладиатору и воину; но только твердость, присутствие духа, проницательность и находчивость [245] Заключительные слова параграфа: … и находчивость (без труда соединимые с наукой) — мы вслед за Фридрихом и большинством издателей считаем интерполяцией, хотя сходное выражение и в сходном контексте имеется уже у Валерия Максима, II, 3, 2, где речь идет о консуле Публии Рутилии, который впервые ввел в Риме военные упражнения: «соединив доблесть с наукой и, наоборот, науку с доблестью, так что первая от второй набиралась смелости, вторая от первой — осторожности». делают мужей непобедимыми.

Поэтому, чтобы воспитать оратора, я прежде всего постараюсь узнать в точности, на что он способен. Пусть в нем чувствуется налет научного образования, пусть он будет в меру наслышан и начитан, пусть усвоит даже эти правила риторов; тогда–то я попробую, насколько он подходит для своего дела, тогда испытаю, на что способен его голос, силы, дыхание, язык. И если я обнаружу, что он способен достигнуть совершенства, и если увижу, что человек он достойный [246] Достойный человек (напоминание о катоновском определении оратора: «достойный муж, искусный в речах») — понятие, для Цицерона неизменно имеющее смысл «благонамеренный, консерватор». , то я не только убеждать стану, но даже умолять, чтобы он работал и далее; столь великое украшение всему обществу полагаю я в выдающемся ораторе, если он в то же время и достойный человек. Если же будет оказываться, что, исполнив все возможное, он все–таки достигнет лишь посредственности, то я предоставлю ему поступать как хочет и насиловать его не стану. Если, наконец, он будет совсем неподходящ и негоден, то я прямо ему посоветую не вступать на это поприще или даже выбрать себе другое. (86) Ибо человека высокодаровитого мы всегда должны поддерживать, а человека хоть сколько–нибудь способного не должны отпугивать. Первое, то есть совершенство [247] То есть, совершенство — с лова добавлены переводчиком для ясности. , представляется мне свойством прямо–таки божественным; второе, то есть не браться за то, что не можешь сделать лучше всех, и браться за то, что можешь сделать не хуже всех, — это обычный удел человека; ну, а третье, то есть кричать сверх сил и вопреки приличию, это значит — как ты, Катул, выразился об одном крикуне — скликать собственною глоткой сколь можно более свидетелей своего неразумия.

(87) Итак, можно сказать: человеку даровитому, который заслуживает поддержки и помощи, мы передадим только то, чему научил нас опыт, дабы он под нашим руководством достиг всего, чего мы сами достигли без руководителя; а лучше этого обучить мы не в состоянии.

21.(88) И для начала я возьму вот нашего друга. Я, Катул, впервые услышал Сульпиция, когда он, еще совсем подростком, выступал по пустячному делу. И его голос, и наружность, и осанка, и все остальное вполне соответствовали тому призванию, о котором мы толкуем; речь его была живой и стремительной — в этом сказывалось его дарование; слог был кипучим и, пожалуй, чересчур словообильным — тут сказывался его возраст. Я не против этого: такое излишество в молодом человеке меня радует. Ибо легче обрезать лозу, когда она чересчур разрастется, чем, ухаживая за слабым стволом, отращивать на нем новые ветки; точно так же и в юноше меня радует, коль у него есть, откуда кое–что урезать: не может долго быть сочным то, что чересчур быстро достигло зрелости. (89) Я сразу приметил в юноше талант и тут же, не теряя времени, убедил его считать форум подготовительной школой, а себе подобрать учителя; мой совет: Луция Красса. Он за это ухватился, решил так и сделать да еще добавил — из вежливости, разумеется, — что и я буду его учителем. Не прошло и года после этих моих уговоров, как он выступил обвинителем Гая Норбана [248] Обвинителем Гая Норбана: Гай Норбан — приверженец популяров и Мария, в 95 г. в должности народного трибуна он выступил с обвинением Сервилия Цепиона, полководца–оптимата, соперника Мария; в отместку оптиматы в следующем году обвинили самого Норбана в государственной измене; их обвинителем был Сульпиций. Антоний сочувствовал оптиматам, но был связан личными узами с Норбаном, который когда–то служил под его началом; поэтому он выступил защитником Норбана и блестящей речью добился его оправдания. , защитником которого был я. Прямо не поверишь, какую я увидел разницу между тем, каким он стал, и каким был год тому назад. Конечно, к такому великолепному и блестящему роду речи, напоминавшей самого Красса, приводила его сама его природа; но одной ее помощи было бы недостаточно, если бы он так старательно не подражал Крассу и не стремился за ним, по собственным его словам, и умом и сердцем.

Итак, вот первое мое предписание: надо указать образец для подражания, и пусть начинающий всеми силами стремится уловить все лучшее, что есть в этом образце. За этим пусть последует упражнение, в коем он должен с точностью воспроизводить подражанием избранный образец, — не так, однако, как я видел не раз у многих подражателей, которые стараются перенять то, что полегче, да то, что поприметней, будь то хотя бы недостатком. (91) Ничего нет легче, как подражать кому–либо в одежде, осанке, движении. Но если сверх того перенять какой–нибудь недостаток, да еще гордиться этим [249] Да еще гордиться этим — п еревод по конъектуре Лахманна, принятой Пидеритом и Зорофом; Фридрих читает: «перенять недостаток и сделать его своим». Та же мысль — Б, 225; О, 171. , то в таком подражании мало толку. Таков вот Фуфий [250] Фуфий — А нтоний тем более неприязнен к нему, что Фуфий был его противником в процессе Аквилия в 98 г. , который даже теперь, сорвав голос, беснуется у нас в политике: он перенимает у Фимбрии не мощность речи, каковая, что ни говори, у Фимбрии [251] Фимбрия — к онсул 104 г., о нем см. Б, 129. есть, а только его манеру разевать рот и растягивать слова. Так он и образец выбрать себе не сумел, которому лучше всего было бы ему следовать, да и в том, кого избрал, подражает лишь порокам. (92) А кто будет поступать как следует, прежде всего должен быть очень осмотрителен при выборе, а затем должен всеми силами стремиться достичь самого лучшего, что есть в избранном им образце.