Марк Цицерон - Об ораторе

(102) Вот я всегда и стараюсь требовать, чтобы каждый излагал мне свое дело сам и чтобы никого другого при этом не было, — так он будет говорить откровеннее; и я защищаю перед ним дело его противника, чтобы он сам защищал свое и без утайки высказывал все свои соображения на этот счет. Поэтому, когда он уйдет, я могу с полным спокойствием выступать за трех лиц — за себя, за противника и за судью. Тот довод, в котором больше помощи, чем вреда, я намечаю привести; где я нахожу больше зла, чем блага, то я целиком отвергаю и отбрасываю. (103) Так мне и удается сначала обдумать, что мне сказать, а потом уж и сказать; а большинство, полагаясь на свои дарования, и то и другое делают одновременно. А ведь, несомненно, они сказали бы гораздо лучше, если бы сочли нужным сначала обдумать, а потом уже говорить.

(104) Когда я полностью изучу все обстоятельства дела, я сейчас же соображаю, какой в нем вопрос спорный. Ибо идет ли спор между людьми по делу уголовному, как о преступлении; либо по гражданскому, как о наследстве; либо по совещательному, как о войне; либо по личному [265] Либо по личному — э ти слова, стоящие в некоторых рукописях, издатели (кроме Пидерита) считают интерполяцией: в торжественном красноречии по самому его существу спорных вопросов быть не может. , как о похвале; либо по ученому, как о смысле жизни, — ни в одном случае он не обходится без вопроса или о том, «что сделано, делается и будет сделано», или «каково сделанное», или «как его назвать».

25.(105) И почти во всех наших делах, во всяком случае уголовных, защита состоит по большей части в отрицании сделанного. Ибо и в делах о лихоимстве [266] Дела о лихоимстве, de pecuniis repetundis — излюбленная форма преследования всадниками сенаторов, наживающихся на грабеже провинций. , самых крупных, надо почти все отрицать; и в делах о подкупе [267] Дела о подкупе, de ambitu — имеется в виду подкуп избирателей кандидатами на государственные должности. редко бывают данные, по которым можно было бы отличить щедрость и радушие от подкупа и взяток; а в делах об убийствах, об отравлениях, о хищениях отрицание вины и подавно необходимо. Вот это и есть первый род [268] Первый род, т. е. первый статус, «установления»; далее рассматриваются статус определения и статус законности. вопросов; при этом в судах спор идет о том, что было сделано в прошлом, а в совещаниях — по большей части о будущем и лишь изредка о настоящем или о прошлом.

(106) Далее часто спрашивается не о том, было дело или нет, но о том, каково оно; так, когда в моем присутствии консул Гай Карбон защищал перед народом Луция Опимия [269] Дело Л. Опимия, убийцы Гая Гракха, слушалось в 120 г., через год после события; обвинителем был трибун П. Деций, защитником — Г. Карбон. Карбон сам был недавним гракханцем, сам за десять лет до того требовал к ответу оптиматов за убийство Тиберия Гракха, и Публий Сципион Африкан (Младший) отвечал ему: «Тиберий был убит справедливо»; теперь новые люди требовали оптиматов к ответу за убийство Гая Гракха, и ренегат Карбон сам отвечал им: «Гай был убит справедливо». , то отнюдь не отрицал самого убийства Гая Гракха, но говорил, что оно совершено законно и на благо родине; а когда этот же Карбон, будучи еще народным трибуном, в политике вел себя совсем по–иному, и даже выступил с запросом о Тиберии Гракхе, то сам Публий Африкан ответил, что, по его мнению, Тиберий был убит вполне законно. Так и все дела такого рода защищаются как законные, чтобы казалось, будто они были или нужны, или допустимы, или необходимы, или же совершены по неосмотрительности либо случайно.

(107) Наконец, спрашивается и о том, как назвать сделанное дело: это бывает, когда спорят, какими словами что следует определить Таков был у меня самого ожесточенный спор с нашим Сульпицием по делу Норбана [270] О деле Норбана см. прим. к § 89. Закон Аппулея был направлен против ограничений власти трибуна. . Хотя я и признавал большую часть обвинений, однако же отвергал обвинение его в умалении величия; и от толкования этого слова в законе Апулея зависело все дело. (108) В такого рода делах некоторые предписывают и той и другой стороне кратко определить то слово, в котором заключается сущность дела. Но это, по–моему, уже совсем по–детски. Другое дело, когда определением слов занимаются ученые люди, рассуждая о тех же самых предметах, но с научной точки зрения: например, когда обсуждается вопрос, что такое наука, что такое закон, что такое общество. В этих случаях научный метод предписывает выразить сущность определяемого предмета так, чтобы не было ничего ни упущенного, ни излишнего. (109) А этого в упомянутом деле ни Сульпиций не сделал, да и я не попытался сделать. Вместо этого каждый из нас по мере сил только разглагольствовал чрезвычайно многословно о том, что такое «умаление величия». Оно и понятно: во–первых, такие определения легко вырвать у нас из рук, придравшись к одному какому–нибудь слову [271] Придравшись к одному слову … — вариант перевода: «из–за одного какого–нибудь слова, неудачного, лишнего или пропущенного…» , недостающему или излишнему; во–вторых, от них так и пахнет ребяческими школьными упражнениями; наконец, они просто не доходят до ума и слуха судьи и ускользают от него прежде, чем будут им усвоены.

26.(110) К вопросам, где спор идет о том, каково сделанное дело, относятся и нередкие тяжбы из–за толкования написанного в документе. Здесь спор может идти только о двусмысленности. В самом деле, когда налицо расхождение буквы документа со смыслом, это само по себе есть своего рода двусмысленность; чтобы ее разъяснить, нужно дополнить недостающие слова и после этого добавления можно утверждать, что смысл документа ясен. А когда налицо противоречие между двумя документами, то и это не будет новым случаем спора, а будет та же самая двусмысленность, лишь повторенная два раза [272] Повторенная два раза — т . е., чтобы разрешить противоречие между буквальным текстом двух законов, нужно сперва для каждого закона отдельно показать, что в нем смысл не соответствует букве, а потом — что в противоречии находится только буква двух законов, а не смысл их. . И такое противоречие будет или вовсе не разрешимо, или разрешимо тем же самым способом: нужно будет дополнить защищаемый документ пропущенными словами. Вот так и получается, что все дела о спорном толковании документа сводятся к одному и тому же: к двусмысленности написания. (111) А так как видов двусмысленности много (на мой взгляд, в них лучше всего разбираются так называемые «диалектики» [273] Диалектики — с тоики, занимающиеся логикой. и совершенно не разбираются наши риторы, хотя и для них это столь же необходимо), то и во всякой устной или письменной речи сплошь и рядом что–нибудь оказывается спорным из–за пропуска одного или нескольких слов. (112) И опять–таки будет ошибкой выделять споры о толковании документа из споров о том, каково сделанное дело. Нигде ведь так не доискиваются до сути сделанного дела, как в споре о документе; и, напротив, вопрос «было дело или нет» — не имеет к этому никакого отношения.