Марк Цицерон - Об ораторе

29.(126) — А меня, по правде говоря, — сказал тогда Катул, — всегда особенно восхищает, когда при всей несхожести вашего красноречия каждый из вас говорит так, что ясно видишь: ни природа ему ни в чем не отказала, ни ученость ни на что не поскупилась. Поэтому, Красс, ты не откажешь в любезности изложить нам то, что, может быть, случайно или нарочно пропущено Антонием; а если ты, Антоний, о чем–нибудь не скажешь, мы будем уверены, что ты умолчал об этом не по неумению, а потому, что ты предпочел услышать об этом от Красса.

(127) — Только ты, Антоний, — сказал Красс, — пожалуй, уж не говори о том, что никому здесь не надобно: из каких источников почерпается все, что нужно для судебных речей. Хотя ты и рассуждаешь об этом прекрасно и по–новому, но все–таки предмет это не трудный и правила его общеизвестны. А лучше открой нам, откуда берется все то, чем ты сам пользуешься [284] Все то, чем ты сам пользуешься — К расс имеет в виду прежде всего приемы, которыми Антоний с таким успехом умел привлечь и взволновать публику; поэтому он предлагает вовсе опустить первую задачу оратора, «убеждение», с ее школярским перечнем «источников» и сразу переходить ко второй и третьей задаче. Тем не менее Антоний рассуждает об «убеждении» довольно долго, однако не по–школярски, а по–философски. так часто и всегда божественно?

(128) — Конечно, открою! — отвечал Антоний. — Я не откажу тебе ни в какой твоей просьбе, лишь бы добиться от тебя исполнения моей. Так вот, я уже говорил, что мой способ речи и способность ее произносить, которую так выхвалял перед вами Красс, основаны на трех устоях: во–первых, привлечь слушателей, во–вторых, наставить их, в-третьих, возбудить. Первое требует мягкости речи, второе — остроумия, третье — силы. (129) Ибо тот, от кого мы ждем решения в свою пользу, должен быть или привлечен к нам благожелательностью, или убежден доказательствами защиты, или же побужден душевным движением. Но так как вся эта, с позволения сказать [285] Если можно так выразиться — А нтоний упорно не хочет признавать риторику настоящей наукой. , наука целиком заключается в самом ее первом разделе, — о том, как излагать и защищать самое существо дела, — то придется сначала сказать и об этом. Правда, лишь немного: ведь только немногое, как кажется, довелось мне испытать на опыте и словно запечатлеть в душе.

А твоему мудрому совету, Красс, я охотно последую: оставим в стороне защиты по отдельным делам, которые обычно преподают учителя мальчишкам, и вскроем те родники, откуда исходят все умозаключения для всякого дела и речи. Ведь не каждый раз, когда мы пишем слово, нам приходится подбирать его по буквам, и не каждый раз, когда ведется дело, должны мы ворошить предназначенные для него доказательства. Нет, нам надо иметь всегда наготове такие источники, откуда требуемые доказательства, как буквы для слова, появлялись бы сразу сами собой. (131) Но эти источники доказательств могут быть полезны только такому оратору, который достаточно искушен в судебных делах, или по опыту, который приходит с годами, или по наблюдениям и размышлениям, которые при усердии и тщательности даже опережают возраст. Будь человек сколько угодно образован, сколько угодно тонок и остер в суждениях, как угодно легок на язык, но если он не знаком с обычаями общества, прецедентами установления, нравами и стремлениями своих сограждан, то не много принесут ему пользы те источники, из коих добываются доказательства. Талант мне нужен обработанный, как поле, не один раз вспаханное, но передвоенное и перетроенное [286] Поле … передвоенное и перетроенное — с ельскохозяйственные термины: поле для осеннего сева пропахивали весной и перепахивали летом и осенью. Говорится ли у Цицерона о двух или трех вспашках, не совсем ясно. Уилкинс предпочитает понимание «вспаханное не один раз, а раз и другой» (novato et iterato). , дабы тем лучше и тем крупнее были его плоды; а обработка таланта — это опыт, это привычка слушать, читать, писать.

(132) И прежде всего обучаемый должен разглядеть существо дела, а оно всегда доступно взору: то ли разбирается, «было дело или нет», то ли «каково сделанное», то ли «как его назвать». А когда это выяснено, врожденный здравый смысл без всяких этих школярских выкладок тут же подскажет, в чем состоит дело, то есть вокруг чего идет спор и что выносится на суд. Учителя здесь требуют ставить вопрос так: «Опимий убил Гракха [287] Опимий убил Гракха — с обственно, Гай Гракх не был убит Опимием, а покончил самоубийством с помощью своего раба. Однако именно консул Опимий положил начало кровавой расправе с гракханцами, опираясь на постановление сената о военном положении («да позаботятся консулы, чтобы республика не потерпела ущерба»). Преследование Опимия Децием, несомненно, напоминало Цицерону, как его самого преследовали популяры за крайние меры против участников заговора Катилины. . В чем состоит дело? В том, что он ради блага государства и согласно постановлению сената призвал людей к оружию. Отбрось это — дела не будет. Но Деций утверждает, что само это постановление противозаконно. Итак, суд должен решить, противозаконно или нет действие, предпринятое ради спасения государства и согласно постановлению сената». Все это и без того ясно и доступно самому заурядному здравому смыслу. Вместо этого надо постараться найти иное: те доводы относительно спорного пункта, какие должны привести и обвинитель и защитник.

31.(133) Вот здесь и следует обратить внимание на величайшее заблуждение этих учителей, которым мы поручаем своих детей, — не потому, что это имеет какое–нибудь особенное отношение к речи, но для того, чтобы показать вам, как тупы и неотесаны те, кто считают себя образованными людьми. Различая способы речи, они выделяют два рода дел: к одному они относят тот, где вопрос обсуждается в общем и целом, независимо от лиц и обстоятельств; к другому — тот, где вопрос ограничен известными лицами и обстоятельствами. Они не подозревают, что все без исключения спорные вопросы по природе их и существу могут быть рассмотрены в общем и целом. (134) Например, в том самом деле, о котором я сейчас говорил, ни личность Опимия, ни личность Деция не имеет отношения к источникам доказательств оратора. Ставится отвлеченный вопрос: «Считать ли заслуживающим наказания того, кто убил гражданина согласно постановлению сената и ради спасения государства, хотя по законам это недопустимо?» Одним словом, нет ни одного дела, в котором расследование обсуждаемого вопроса определялось бы личностью ответчиков, а не общим разбором такого рода случаев.

(135) Даже в таких случаях, где спор идет о том, было дело или нет, например «взял ли Деций [288] Деций (в некоторых рукописях — «Публий Деций») — неясно, то ли это условное имя, то ли это какой–то неизвестный нам подсудимый, то ли это Деций, обвинитель Опимия, упоминавшийся выше; в последнем случае приходится предположить, что этот Деций был подкуплен оптиматами и за это сам привлечен к суду. Этот же пример приводит Цицерон и в «Ораторских разделениях», 30, 104. деньги противозаконно», доказательства и обвинения и защиты должны быть сводимы к общему роду и существу таких случаев: при обвинении растратчика [289] При обвинении растратчика — с ледует говорить об общих приметах расточительства и расточителя и т. д. — к расточительству; корыстолюбца — к алчности; мятежника — к беспокойству и злонамеренности граждан; при обвинении многими — к характерам свидетелей; и обратно, все, что будет говориться в защиту ответчика, также будет непременно возводиться от частного случая и лица к общего рода обстоятельствам и понятиям. (136) Я допускаю, что человеку, не способному быстро охватить все, что заложено в предмете, представляются очень многочисленными спорные вопросы типа «было дело или нет»; но, тем не менее, бесчисленны только частные случаи обвинения и защиты, общие же источники доказательств для них далеко не бесконечны.