Марк Цицерон - Об ораторе

(113) Итак, существует только три рода вопросов, могущих быть предметом разбирательства и прений: «что сделано, делается или будет сделано», или «каково сделанное», или «как его назвать». Некоторые греки добавляют еще вопрос «законно ли сделанное»; но это лишь частный случай вопроса «каково сделанное». 27.Пора, однако, возвратиться к начатому.

Итак, разобравшись в деле и поняв, какого оно рода, я принимаюсь за его разработку. Прежде всего я решаю, на чем следует мне сосредоточиться в той части речи [274] В той части речи — в probatio. , которая относится к расследованию и суду. А затем я тщательнейшим образом обдумываю две другие вещи: во–первых, как достичь расположения к себе и к подзащитным; во–вторых, как обратить мысли слушателей в желательном для меня направлении. (115) Таким образом, все построение убедительной речи основывается на трех вещах: доказать правоту того, что мы защищаем; расположить к себе тех, перед кем мы выступаем; направить их мысли в нужную для дела сторону.

(116) Для доказательства оратор располагает средствами двоякого рода. Первое состоит не в том, что придумывает оратор, а в том, что он планомерно извлекает из самого дела; это — документы, свидетельства, договоры, соглашения, показания [275] Показания, quaestiones — собственно, «показания под пыткой». , законы, постановления сената, судебные решения, указы, заключения правоведов и все остальное, что не сам оратор измышляет, а что доставляют ему содержание дела и его участники. Второе же средство всецело заключается в рассуждениях и доказательствах самого оратора. (117) Соответственно в первом случае следует обдумать, как рассматривать доказательства, а во втором — как их подбирать. Обычно преподаватели разбивают дела на множество отдельных родов и громоздят целые кучи доказательств для каждого рода порознь. Пожалуй, это и удобно для обучения начинающих, чтобы они, едва столкнувшись с делом, сразу имели бы, куда обратиться и откуда почерпнуть готовые доказательства; однако гоняться за ручейками и не видеть самого родника [276] Ручейки — к онкретные категории дел, источник — о бщефилософская постановка вопроса. — это свойство недалекого ума, а нам, по нашему возрасту и опытности, следует черпать, что нужно, из первоисточника и примечать, откуда он вытекает.

(118) Доказательства первого рода, то есть те, какие предоставляет оратору само дело, нам надо будет непременно обдумывать так, чтоб и впредь они были полезны в подобных случаях. Ибо за документы и против документов, за свидетельства и против свидетельств, за показания и против показаний и так же обо всех того же рода вещах мы обычно говорим двояко: либо отвлеченно, в общем и целом, либо определенно, применительно к отдельным обстоятельствам, лицам и делам. Вот эти–то источники доказательств — это я вам говорю, Котта и Сульпиций! — вы должны всесторонне рассмотреть и обдумать, чтобы всегда иметь в наличии и наготове. (119) Слишком долго было бы теперь объяснять, каким образом следует подтверждать или опровергать свидетельства, документы и показания. Все это требует не большого ума, но огромного навыка; а наука и предписания нужны здесь лишь настолько, насколько нужно все это украшать обычными словесными блестками. (120) Точно так же и в доказательствах другого рода, зависящих целиком от самого оратора, не надобно хитрой выдумки, а нужно лишь более блестящее и отделанное изложение. Вот так и получается, что для судебных выступлений нам нужно позаботиться о двух вещах: во–первых, о том, что говорить, во–вторых, о том, как говорить. При этом первое хоть и кажется предметом науки [277] Кажется предметом науки, totum arte tinctum videtur, точнее: «всё имеет научную окраску» — из–за множества мелочных наставлений о «нахождении» в традиционной риторике. Мысль повторяется в Б, 110 и О, 44. , однако нуждается в ней мало: чтобы понять, что надо говорить, достаточно заурядного здравого смысла. Зато второе — умение все что нужно сказать красиво, обстоятельно и разнообразно — более всего и служит признаком божественной силы и дарования оратора.

28.(121) Вот о первой из этих двух частей я и готов вам рассказать связно и до самого конца, раз уж вы так хотите (а насколько мне это удастся, решите сами): из каких источников должна направляться наша речь, чтобы стать убедительной, к ее тройной цели, то есть, к тому, чтобы и расположить к себе, и наставить, и взволновать людей. А каким образом все это потом разукрасить, об этом может всем нам рассказать тот, кто перед вами: он впервые ввел это у нас в обычай, он это довел до совершенства, он лишь один это одолел. (122) Послушай, Катул, что я скажу, не боясь подозрения в лести. Я думаю, что в наше время нет ни одного хоть сколько–нибудь блестящего оратора, греческого или латинского [278] Слова «греческого или латинского» Пидерит и Уилкинс (вслед за Баком) считают интерполяцией. , которого я бы не слушал часто и со вниманием. И если я хоть чего–нибудь стою (а я, видимо, могу на это надеяться, раз уж вы, с вашим умом, так внимательно меня слушаете), то это потому, что любая речь любого оратора, какую я слышал, оставалась у меня в памяти навсегда. Так вот поэтому, каков бы я ни был и как бы ни судил, я без малейшего сомнения так утверждаю и заявляю: из всех ораторов, которых я слушал, решительно никто не обладает столькими и такими превосходными средствами речи, какими обладает Красс! (123) По этой причине, если и вы с этим согласны, не будет, я уверен, несправедливым такое разделение труда: того оратора, какого теперь я начал для вас вымышлять, я создам, вскормлю и закалю [279] Создам, вскормлю и закалю — п о мнению комментаторов, эти глаголы последовательно указывают на приобретение природных дарований, научных познаний и практического опыта. , а там передам его Крассу, чтобы он его одел и снарядил.

(124) — Нет, Антоний, ты уж продолжай, как начал, — возразил на это Красс. — Ведь это не дело, чтобы достойный и благородный родитель не одел и не снарядил своего сына и воспитанника, особенно раз ты не можешь отрицать своего богатства. Неужели не достает ни снаряжения, ни силы, ни сердца, ни величия тому оратору, который, заключая речь, не усомнился поднять ответчика, бывшего консула [280] Ответчика, бывшего консула — р ечь идет о процессе Мания Аквилия в 98 г., о чем подробнее см. II, 194–196. , рвануть на нем тунику и показать судьям рубцы от ран на груди маститого полководца? Который, к тому же, защищая одного человека, мятежного и неистового [281] Защищая человека мятежного и неистового — Г ая Норбана в 94 г., о чем см. II, 89. , от обвинений вот этого нашего Сульпиция, не усомнился возвеличить самые мятежи и показать со всей решительностью, что многие народные волнения часто бывают непротивозаконными, раз их никто не в состоянии предотвратить; что многие мятежи бывали часто даже на пользу обществу, как при изгнании царей, как при установлении власти трибунов; и, наконец, что упомянутый мятеж Норбана из–за скорби граждан и из–за негодования на Цепиона, потерявшего войско [282] Потерял войско Цепион в поражении от кимвров при Аравзионе в 105 г. , не мог быть подавлен и разгорелся вполне справедливо. (125) Разве можно пользоваться такими обоюдоострыми, такими неслыханными, такими скользкими, такими невиданными приемами, не имея какой–то прямо невероятной силы и дара слова! Что мне упоминать скорбные слова о Гнее Манлии, о Квинте Реге [283] Гней Манлий Максим (в других рукописях — Маллий) коллега Цепиона по консульству 105 г., Квинт Марций Рег — к онсул 118 г. Они были также участниками кимврской войны, по–видимому, Норбан изображал их несчастными жертвами полководческой неспособности Цепиона. ? Что говорить о бесчисленных других речах, в которых обнаруживалось во всем блеске не только твое общепризнанное остроумие, но и все то, что было у тебя выдающегося и превосходного и что ты хочешь теперь переложить на меня!