Марк Цицерон - Об ораторе

38.(157) Но чтобы вернуться к тому [304] Вернемся к тому — т . е. к необходимости философской обобщенности доводов в судебной речи. , от чего уклонилась наша речь, то известно ли тебе, что один из трех прославленных философов, о прибытии которых в Рим ты упомянул, а именно — Диоген сам объявлял, что учит людей науке правильно рассуждать и различать истину и ложь — науке, которую он называл греческим словом «диалектика»? Однако в этой науке, если только это наука, нет ни одного указания, как находить истину, но говорится только о том, каким образом вести рассуждение. (158) Ибо каждое наше положительное или отрицательное суждение, если оно выражено простым предложением, диалектики берутся определить как истинное или ложное, а если оно выражено предложением сложным и обстоятельственным, они определяют, правильно ли оговорены обстоятельства и соответствует ли истине вывод каждого умозаключения; в конце концов они сами запутываются в своих тонкостях и в погоне за многим или приходят к тому, чего уже сами не способны распутать, или даже и то, что они уже начали было ткать и выткали, снова оказывается распущенным [305] Что они уже начали ткать … оказывается распущенным — н амек на известную хитрость Пенелопы, жены Одиссея, которая, оттягивая время, днем ткала, а ночью распускала сотканное. . (159) Итак, твой стоик здесь нам ничем не помогает, потому что он не учит нас, как находить то, что нужно сказать; больше того, он нам даже мешает, так как приводит нас к таким положениям, которые сам признает неразрешимыми, и так как предлагает нам род речи не ясный, не льющийся и плавный, но скудный, сухой, рубленый и дробный. Если кто и одобрит этот род речи, то одобрит его не для оратора! Оратору он заведомо не годится: ведь наше–то слово должно доходить до ушей толпы, должно пленять и увлекать сердца, должно предлагать такие доказательства, которые взвешиваются не на весах золотых дел мастера, а как бы на рыночном безмене. (160) Поэтому мы целиком отвергаем всю эту науку, чересчур немую при выдумывании доказательств и чересчур болтливую при их обсуждении.

А вот твой Критолай, который, как ты упоминал, прибыл вместе с Диогеном, я думаю, мог бы больше принести пользы нашему теперешнему занятию. Он ведь был последователем твоего Аристотеля, от положений которого, по–твоему, я и не очень отклоняюсь. А из Аристотеля я читал и ту книгу, в которой он изложил, что писали о науке слова его предшественники, читал и те книги [306] Ту книгу … Те книги — и меются в виду, с одной стороны, «Свод учений» (Synagogē technōn), содержавший изложение риторических теорий, предшествовавших Аристотелю, с другой стороны, три книги «Риторики» с учением о логической, эмоциональной и стилистической стороне речи и восемь книг «Топики» с теорией доказательств. «Свод учений» не сохранился, но он пользовался большой славой, и Цицерон свидетельствует («О нахождении», II, 2, 6), что почти все черпали сведения об учениях первых риторов не непосредственно из первоисточников, а из книги Аристотеля. , в которых он сам высказался об этой науке; поэтому я вижу, чем отличается он от нынешних записных наставников красноречия: Аристотель и на науку слова, которую он считал ниже себя, взглянул с той же проницательностью, с какою он прозрел сущность всего существующего; а вторые, взявшись возделывать одно лишь это поле и ограничив себя разработкой одной лишь этой отрасли, обнаружили меньше ясности мысли, но больше опытности и старания.

(161) Наконец, Карнеад с его прямо–таки непостижимой мощью и разнообразием речи должен быть для нас желанным образцом: ведь не было случая, чтобы он в знаменитых своих рассуждениях отстаивал дело — и не убедил, оспаривал дело — и не опроверг. А это даже больше, чем требования тех, которые этот предмет преподают и ему обучают.

— Если бы мне нужно было подготовить к ораторской деятельности человека, совершенно неразвитого, то я без спора бы вверил его этим неутомимым наставникам, которые день и ночь без перерыва бьют в одну и ту же наковальню, которые, как кормилицы детям, все вкладывают прямо в рот, раскрошивши на малейшие кусочки и мелко–намелко разжевавши. Но если бы я имел дело с человеком, уже получившим достойное образование, не лишенным опытности и от природы способным и сообразительным, то я прямо поместил бы его не в какую–нибудь стоячую водицу, а к самому истоку мощно рвущейся реки — к тому наставнику [307] К тому наставнику — и меется в виду, конечно, Аристотель. , который бы разом указал, пояснил, определил ему все места, где гнездятся любые доводы.

(163) Может ли что–нибудь затруднить человека, если он понял, что все средства, служащие в речи для утверждения и опровержения, берутся или из самой сущности дела, или со стороны? Из сущности дела, когда берется предмет в целом, или часть его, или название его, или что угодно к нему относящееся; со стороны, — когда подбирается то, что вне предмета и не связано с существом его. (164) Если предмет берется в целом, то его общий смысл должен быть раскрыт в определении, например, так: «Если величие [308] Если величие — п ример, по–видимому, из речи Антония в защиту Норбана; ср. ссылки на этот процесс в сочинении «Ораторские разделения», 30, 104. есть достоинство и честь государства, его умалил тот, кто предал войско врагам римского народа, а не тот, кто сделавшего это предал власти римского народа». (165) Если берется часть предмета, то смысл раскрывается с помощью разделения, например так: «Для блага республики [309] Для блага республики — п ример, по–видимому, из речи Карбона в защиту Опимия. надо было или повиноваться сенату, или учредить другой законодательный совет, или действовать по своему усмотрению; учреждать другой совет было бы высокомерно, действовать по своему усмотрению — дерзко; поэтому надо было следовать решению сената». Если берется название предмета, то надо рассуждать, как Карбон: «Если консул есть советник [310] Этимология, выводящая слово consul (консул) непосредственно от слова consilium (совет), была в древности обычной, но в современной науке отвергается: оба слова произошли от какого–то более древнего слова. , дающий советы отечеству, то что, как не это, сделал Опимий!» (166) Если же берется что–то еще относящееся к предмету, то кладезей и источников доказательств здесь будет великое множество. Ибо мы будем подыскивать и подходящие случаи, и родовые, и видовые, и сходные, и отличные, и противоположные, и соотносительные, и соответственные, и как бы предшествующие, и противоречащие, исследуем причинную связь вещей и возникающие из причин следствия, будем подыскивать примеры и более важные, и равноценные, и менее важные.