Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Приветствуй становище ради его обитателей,
Рыдай из-за девы, а камни оплакивать — кстати ли?

Красавицу Хинд испугала моя седина,
Она, убегая, сказала мне так: «Я — луна;

Уже на висках твоих утро забрезжило белое,
А белое утро луну прогоняет несмелую».

Но ты не луна, возвратись, а не то я умру,
Ты — солнце, а солнце восходит всегда поутру!

О туча, ты любишь Зейнаб? Так постой,
Пролейся дождем, я заплачу с тобой.

Зейнаб, от меня ты проходишь вдали,
Ресницы, как тучи, клоня до земли,

Ты — праздник шатра, если ты под шатром,
Кочевника свет, если едешь верхом.

Звезда Скорпиона в груди у меня.
Полярной звездой среди белого дня

Стою, беспощадным копьем пригвожден,
Твоими глазами в бою побежден.

Я в помыслах тайных целую тебя,
Души несвершенным грехом не губя;

Никто не сулит воздаяния мне,
За мной не следит соглядатай во сне;

Во сне снарядил я в дорогу посла,
С дороги он сбился, но весть мне была:

«В походе откроется счастье глазам.
Верблюдом ударь по зыбучим пескам,

Хоть месяц — что коготь, хоть полночь — что лев,
На сумрак ночной напади, осмелев!»

Пустыня раскинулась передо мной,
Волнуясь, как море, заросшее в зной.

И в полдень очнувшийся хамелеон
Взошел на минбар; был заикою он,

И речь не слетала с его языка,
Пока он не слышал подсказки сверчка.

Устал мой верблюд джадилийский {238} 238 … верблюд джадилийский… — породистый верблюд, отличавшийся, по мнению древних арабов, особенно привлекательной внешностью. в пути,
Не мог я людей ат-тандуба найти. {239} 239 … Не мог я людей ат-тандуба найти. — Ат-тандуб — вид дерева в Аравийской пустыне; люди ат-тандуба — имеются в виду кочевники.

Я множество дорог оставил за спиною,
И плачут многие, разлучены со мною.

Судьба гнала меня из края в край вселенной,
Но братьев чистоты любил я неизменно.

Друзьями стали мне года разлук с друзьями.
О расставания, когда расстанусь с вами?

Восковая свеча золотого отлива
Пред лицом огорчений, как я, терпелива.

Долго будет она улыбаться тебе,
Хоть она умирает, покорна судьбе.

И без слов говорит она: «Люди, не верьте,
Что я плачу от страха в предвиденье смерти.

Разве так иногда не бывает у вас,
Что покатятся слезы от смеха из глаз?»

Скажи мне, за что ты не любить моей седины,
Постой, оглянись, я за нею не знаю вины.

Быть может, за то, что она — как свечение дня,
Как жемчуг в устах? Почему ты бежишь от меня?

Скажи мне: достоинство юности разве не в том,
Что мы красотой и приятностью внешней зовем,—

В ее вероломстве, ошибках, кудрях, что черны,
Как черная доля разумной моей седины?

Я получил письмо, где каждой строчки вязь
Жемчужной ниткою среди других вилась.

«Рука писавшего, — промолвил я, — как туча:
То радость, то беду она сулит, могуча.

Как письменами лист украсила она,
Когда ее дожди смывают письмена?»

«Повелевающий высотами земными,—
Так отвечали мне, — как хочет правит ими».

Величье подвига великих не страшит.
Из доброты своей извлек Абу-ль-Вахид {240} 240 Абу-ль-Вахид — друг аль-Маарри, от которого поэт получил письмо.

Счастливый белый день, и черной ночи строки {241} 241 … Счастливый белый день, и черной ночи строки… — Эта метафора означает белую бумагу и черные чернила.
Легко украсили простор его широкий.

Горделивые души склонились к ногам
Беспощадных времен, угрожающих нам.

Даже капля единая слезного яда
Опьяняет сильнее, чем сок винограда.

О душа моя, жизни твоей не губя,
Смерть не тронула крыльями только тебя.

Поражают врага и копьем тростниковым. {242} 242 Поражают врага и копьем тростниковым. — Как многие другие народы древнего мира, арабы пользовались для письма заостренной тростниковой палочкой.
Сердце кровоточит, уязвленное словом.

Подгоняя своих жеребят, облака
Шли на копья трепещущего тростника,

Или то негритянки ходили кругами,
Потрясая под гром золотыми жезлами?

Если кто-нибудь зло на меня затаит,
Я, провидя коварство, уйду от обид,

Потому что мои аваджийские кони {243} 243 Аваджийские кони — порода лошадей (по названию местности).
И верблюды мои не боятся погони.

Кто купит кольчугу? По кромке кольчуга моя
Тверда и подобна застывшему срезу ручья.

Кошель за седлом, где в походе хранится она,—
Как чаша, которая влаги прохладной полна.

Расщедрится кесарь и князю пошлет ее в дар.
Владельцу ее смертоносный не страшен удар.

Он сердцем влечется к струящимся кольцам ее
И пить не желает: ее красота — как питье.

Меня заставляет расстаться с кольчугой моей
Желанье одаривать хлебом голодных людей.

Она и в знойный день была как сад тенистый,
Который Сириус поит водою чистой.

Я приоткрыл суму с кольчугою моей,
Что всадника в седле на перст один длинней.

Увидела она кольчугу и сначала
Сережки из ушей и золото бросала,

Потом запястья мне и кольца принесла.
Кольчуга все-таки дороже мне была.

Отец твой мне сулил своих верблюдов стадо
И лучшего коня, но я сказал: не надо.

Мужчине продал бы — и то кольчуге срам.
Неужто женщине теперь ее продам?