Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Пока не забрезжил рассвет, золотистый и алый,
Без устали я любовался Медведицей Малой.

И были все звезды как сестры. Бледна и грустна, —
«Я слушаю. Говори», — прошептала одна.

Ты — да эти бессонные ночи — виною,
Что покрылась моя голова сединою.

Вновь и вновь мне свои заблуждения клясть:
Страсть еще надо мной не утратила власть.

Позабуду ль, как, ранней весною мы вместе
Любовались веселой игрою созвездий?

А теперь обхожу я твой дом стороной,
Но сгущается тьма — и ты снова со мной.

Как прекрасен твой лик! К моему изголовью
Он приник, приведенный самою любовью.

Мой застольник, он выпил все соки из жил,
Мне же только напиток из слез предложил.

Расшитая, как серебром, сияньем,
Ты схожа, ночь, с прекрасным одеяньем.

О небо! Ты подобие реки,
А эти звезды — словно пузырьки.

Сердце жаждет излиться в словах, но молчу неспроста:
Безнадежность надежно мои оковала уста.

Ты как молния, даже вблизи не сулящая влаги.
Что же, если она вдалеке?.. Горе мне, бедолаге!

Как очаг, пылает грудь,
роднику глаза сродни.
Хочешь, пламени возьми,
хочешь, влаги зачерпни.
На тебя гляжу в упор,
весь в мучительном жару.
Сердце — на похоронах,
взгляд — на свадебном пиру.

Судьба сражает всех своею палицей.
С какой же стати о других печалиться?

Скорбеть о воронье презренном надо ли?
Им только бы урвать кусочек падали.

Пускай уходят — не в моем обычае
Оплакивать утративших величие.

Благовониями умащаем одежды нередко,
А в кармане хотя бы одна завалялась монетка.

Все обширнее наши желанья — и все неуемней,
Но судьбою назначенный срок приближается, помни!

Руки смерти ко всем подбираются, хватки и цепки.
Что такое мы, люди? Из глины кладбищенской елецки.

Наша жизнь кратковечна, как молния сумрачной ночью:
Вот сверкнула она, темноту разрывая на клочья,

Озарила равнины и реки улыбкою бледной,
Подмигнула лукаво — и тотчас пропала бесследно.

Прекрасную газель я звал во сне: «Приди!
Отныне пастбище твое — в моей груди.

Зачем стремишься ты к иному водопою,
Когда потоки слез моих перед тобою?»

Благоухание заполнило весь сад,
И, уловив — еще сквозь сон — твой аромат,

Я поспешил к тебе в передрассветной рани
Незарастающей тропой воспоминаний.

Увы! Нарушила ты глаз своих обет,
И вместо сладости познал я горечь бед.

Но, пусть обманутый, не затаив обиды,
Я для тебя храню любовные касыды;

И знай, что — если бы не соглядатай — сам
Я передал бы их сейчас твоим губам.

Беспечальна мне стала с друзьями разлука.
Убедился: от них лишь досада да скука.

Много ль пищи нам надобно? Горстка одна.
А излишняя влага нам только вредна.

Нас любовью своею судьба не взыскала:
Звери радостней нас, долговечнее скалы.

Я гонимая лань, я в дороге весь день,
И всю ночь я в пути, чуть приметная тень.

Задумчивый, сижу один в застолье
В душе моей — ни радости, ни боли

И лунному сиянию в ответ
Лицо мое струит неяркий свет.

Отныне ночь уже идет на убыль,
А я ни разу кубка не пригубил:

Пускай себе другие пьют вино —
Меня ж от груди отняло оно.

Зачем надежд моих высокий свет погас
И непроглядный мрак не покидает глаз? {237} 237 … мрак не покидает глаз? — Поэт ослеп еще в раннем детстве.

Быть может, позабыв, что людям сострадали,
Вы, люди, вспомните слова моей печали.

Ночь в траурном плаще, настигшая меня,
По красоте своей равна рассвету дня.

Пока вы рыщете по тропам вожделенья,
Полярная звезда стоит в недоуменье.

Воздать бы нам хвалу минувшим временам,
Но времена свои хулить отрадней нам.

Я пел, когда луна была еще дитятей
И тьма еще моих не слышала проклятий:

«О негритянка-ночь, невеста в жемчугах!»
И сон от глаз моих умчался второпях,

Как, потревоженный призывною трубою,
От сердца робкого покой в начале боя.

А месяц блещущий в Плеяды был влюблен,
Прощаясь, обнял их и удалился он.

Звезда Полярная с другой звездой в соседстве
Зажглась. И мне — друзья: «Мы тонем в бездне бедствий,

И эти две звезды потонут в море тьмы,
До нас им дела нет, и не спасемся мы».

Канопус рдел, горя, как девушка земная,
И сердце юноши напоминал, мерцая,

И одинок он был, как витязь в грозный час
Один среди врагов, и вспыхивал, как глаз

Забывшего себя во гневе человека —
Пылающий раек и пляшущее веко.

Склонясь над раненым, стояли в небесах
Дрожащий Сириус и Близнецы в слезах,

А ноги витязя скользили на дороге,
И далее не мог спешить храбрец безногий.

Но стала ночь седеть, предвидя час разлук,
И седину ее шафран подернул вдруг,

И ранняя заря клинок метнула в Лиру,
И та прощальный звон, клонясь, послала миру.

И заняли они мой дом, а я ушел оттуда,
Они глазами хлопали, а я хлестал верблюда,

Я и не думал их дразнить, но эти забияки
У дома лаяли всю ночь, как на луну собаки.

Жизнью клянусь: мне уехавшие завещали
Незаходящие звезды великой печали.

И говорил я, пока эта ночь продолжалась:
«Где седина долгожданного дня задержалась?

Разве подрезаны крылья у звезд, что когда-то
Так торопились на запад по зову заката?»