Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Никто не дознался еще, любопытством томим.
Запрятанным в сердце — нет выхода чувствам моим;

Лишь только порою во мраке — к чему оправданья?
Надменно победу свою торжествуют рыданья,

И ярко пылает, глубокие тени гоня,
Огонь, разожженный безумьем в груди у меня…

Свиданье ты мне обещала не раз и не дважды,
Но тщетно я ждал утоленья мучительной жажды.

Оседлый — скитался, покинув родимый свой кров,
Но мир без тебя мне казался безлюдней песков.

Зачем ты с родными меня разлучила враждою?
А прежде мы были — как сок виноградный с водою.

Скажи, отчего ты поверила злым шептунам?
Исполненным веры, пристало ль неверие нам?

О, как отменить приговор, надо мною нависший!
Красавица, что родовитее всех в становище,

В твоих подозрениях истины нет и зерна.
Зачем же ты часто, как юная лань, озорна,

Меня вопрошала: «О, кто ты?» — в нелепых стараньях
Унизить презреньем: мол, что за неведомый странник?

«Я тот, кто тобою сражен», — отвечал я без зла.
А ты: «В самом деле? Который же? Нет им числа».

«Ну, полно меня изводить. Отрицанье напрасно.
Ты знаешь меня, без сомненья, — и знаешь прекрасно!»

Смеялась ты: «Может быть. Время тебя не щадит».
«Ни время, ни ты, — говорил я, — обоим вам стыд».

Всю гордость свою растерял, до последней крупицы,
Однако желанного так и не смог я добиться.

Куда бы ни брел я, причудами рока влеком,
Дыханье твое обдавало меня холодком.

Я понял тогда: мне осталось одно — положиться
На волю судьбы — и на волю твою, прихотница.

И сам я не знал в удрученье: во сне ль, наяву
Газель, что стоит на вершине холма, я зову.

Пугливая прочь отбегает — и смотрит скорбяще,
Как будто она потеряла детеныша в чаще…

Неужто и впрямь ты со мной незнакома, сестра?
Меня восславляют под сводом любого шатра.

Ведь я не из тех, кто робеет в опаснейшей схватке,
Я первым из первых врывался во вражьи порядки.

Пускай у коней обессиленных — ноги вразлет,
Не зная усталости, я пробивался вперед.

Когда же, разбитый, бежал неприятель, я следом
Скакал во главе ратоборцев, привыкших к победам.

Терзался я жаждой, пока не напьются мечи,
Алкал я, пока не насытятся все сарычи.

Но чужд вероломства, пред тем как начать нападенье,
С гонцами всегда посылал я врагам упрежденье.

Бывало, на стены твердынь, осажденных тесня,
Взбирался я вместе с лучами — посланцами дня.

На вражьи кочевья свершал я набеги, бывало,
Но женщинам, прячущим лица свои в покрывала,

Я зла не чинил, не обидел из них ни одной.
Немало красавиц искали свиданий со мной;

Нередко я с ними делился своею добычей
И от оскверненья спасал их — таков мой обычай.

Богатство всегда от меня отвращало свой лик,
Но гостеприимством и щедростью был я велик,

Достоинство чтил я превыше даров наилучших,
Ведь доброе имя не купишь на рынках толкучих.

И вот я в плену. Ни друзей. Ни коня, чей чепрак
Не робкий юнец застилал — а бывалый смельчак.

Ну что ж, не ропща, принимаю назначенный жребий,
От власти судьбы не укрыться ни в море, ни в небе…

Напрасно товарищи в голос твердили: «Беги!
Жестокой расправой тебе угрожают враги».

А я им: «И бегство и гибель мне хуже отравы.
Не знаю я, что предпочтительней»… Боже всеправый!

Свидетелем будь: изо всех угрожавших мне зол
Я то, что всего безобиднее, — плен, — предпочел.

И мне уж недолго осталось томиться в неволе:
Несчастья не медлили — смерть не помедлит тем боле.

И все ж ей не праздновать час своего торжества:
Мы живы, пока наша добрая слава жива…

Румийцы пытались меня обобрать — от их крови
Мое одеянье закатного солнца багровей,

Об них иступил я меча своего острие,
Об них изломал я разившее метко копье;

И верю: меня не забудешь ты, племя родное.
Бродящим во мраке я стану звездой путевою…

Останусь в живых — снова будет остер мой клинок,
По-прежнему будет любимый мой конь легконог.

Умру? Ну так что же? Со всеми — и с юным и старым
Равно расправляется смерть неотвратным ударом.

Одно лишь обидно — что я неоплакан паду,
Не ценится золото там, где медяшки в ходу.

А я ведь из рода, где нет слабодушных и хилых.
Мы либо над всеми возвышены — либо в могилах.

За дело благое мы жизнь отдадим самое:
Посватал красавицу — выкуп плати за нее.

И людям известно: славнейшие мы среди славных,
Мы самые щедрые — нет нам поистине равных.

Не будет рад весне светло и безмятежно
Тот, кто осенний день описывает нежно,

Когда спешит зима и нет уже секрета,
Что нам несет она разлуку с теплым летом.

Она спешит в плаще непрочного мгновенья,
В рубашке из ветров нагих, как сновиденья.

И вот уже вода от страха чуть не стонет,
Когда ее рукой холодный ветер тронет.

Когда октябрьский серп из облака восходит,
В ночи звезда звезду улыбкой превосходит.

И воды Тигра, свет в игру звезды вплетая,
Блистают чешуей, как змейка золотая.

И так глубоко взор всю землю проницает,
Что кажется порой — там небеса мерцают.

И как судьба неотвратимо, пришла к нам новая весна,
Стал цвет глубок и свет прозрачен, теперь везде царит она.

В листве — смарагда полыханье, в ручьях — живой хрусталь звенит,
Жемчужный воздух в небе тает, и землю яхонт пламенит.

И вот уже несут по кругу хмельную чашу облака,
Шумит трава, пьянеет зелень, вся — от ствола до стебелька.

Благоуханье томной розы, гвоздика, мята, базилик…
Как расточает ароматы кругом рассыпанный цветник!