Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Но скрытность мудрая прочней любой кольчуги,
Притворством праведным я, как броней, одет.

Предателя теперь я вижу в каждом друге,
И ни один еще не смог напасть на след.

Любовь пришла ко мне, — не так ли к верной цели
Приходят странники, весь обошедши свет?

Не сможет угадать никто моей газели,
Зачем же эта брань, в которой смысла нет?

Ее, жестокую, уста назвать не смели,—
Неумолимая лишь богу даст ответ.

А если спросят вдруг когда-нибудь, случайно,
О той, что принесла мне столько зол и бед,—

Солгу я, и язык моей не выдаст тайны,
И не нарушит он суровый мой запрет.

Укрепили стоймя восковое копье.
Наконечник блестящий на нем — из огня;

И огню предает оно тело свое,
За слезою слезу золотую гоня.

Словно кротость, сумевшая гнев побороть,
Тихий свет разливается, сумрак тесня.

Силой духа сжигает свеча свою плоть
И повадкой такой удивляет меня.

Ты пышной пеною наряд свой убрала,
Покров прозрачный твой как будто из стекла.

Когда же проплывут здесь лодки на рассвете,—
Ты будешь, словно меч узорчатый, светла.

А я к тебе пришел, когда мерцали звезды,
Их жемчуг сказочный окутывала мгла.

Закат изранили удары звезд падучих,
Как копья меткие, и ранам нет числа…

Смешайся с солнцем вновь, как с камнем философским,
Чтоб влага светлая стать золотом смогла.

У неба учишься и следуешь за ним:
Сама в движении, а полюс недвижим.

Ты делаешь добро и зерен ждешь в награду…
Кормилица людей, — тебя благодарим.

Серебряной муки ты даришь водопады,
Когда зерном тебя накормят золотым.

Неумолимая, не торопись, постой!
Грешно смеяться так жестоко надо мной.

Когда в глазах моих зажжешь ты свет вечерний
Своею утренней сверкающей зарей?

Мечтами о тебе измучен я безмерно,
Ты скорбь души моей смири и успокой…

Ты сердце рвешь мое: в игре жестокой, скверной
Тебя ждет выигрыш — и первый, и второй…

На клочья сердце рвать, — о нет, еще, наверно,
Никто не тешился подобною игрой.

Слез утренних с небес струится водопад,
Вороны, каркая, нас разлучить спешат.

Я так молил ее: «Волос кромешной тьмою
Опять заполни мир и ночь верни назад».

О, ночь осталась бы, и в сладком примиренье
Преодолелся бы мучительный разлад…

В устах ее и блеск жемчужин драгоценных,
И нежной влажности весенний аромат.

Что ж ран не исцелил я влагой чудотворной?
Прекрасная цветет меж каменных оград,

Где вечно стерегут ее мечи и копья,
Как тайну нежную и как бесценный клад.

О, подожди еще, не убивай, помедли!
Сгорает только тот, кто пламенем объят…

Зачем же от любви ждать вечного блаженства?
В ней горечь едкая, в ней только боль утрат…

Пришла в смятении, а вдруг следят за ней?
Газель от хищных так скрывается зверей.

Подобно мускусу она благоухала,
Кристаллов камфары была она светлей.

И в сердце бурное внесла успокоенье,
И утолила зной безудержных страстей.

Я наслажденье пил так медленно глотками,
Как птица пьет росу с травы или ветвей.

Лишь отошла она — и утреннее солнце
Вдруг стало заходить, и сделалось темней…

Но встреча нежная такой была короткой,
Как встреча жениха с невестою своей.

Желтого солнца подобье — вино
Плещется в чаше с блистающей гранью.

В смеси вскипают воды пузырьки,
Звездному не уступая сверканью.

Юноша, замысел смелый тая,
В чаше отыщет опору дерзанью.

Станет молва ему дань воздавать
И напророчит успех начинанью.

Что есть вино, и вода, и бутыль?
Духа, материи, формы слиянье!

Сонную одурь стряхни, оглядись:
Ночь одолело дневное сиянье.

Томному юноше сумрак под стать,
Дремлет, укрыт лучезарною тканью.

Кубки свои при луне осушив,
Вновь наполняем их солнечной ранью.

Светлые блестки рождает в листве
Чаши с душистым вином колыханье.

Пьем виноградной лозы молоко,
Полное света и благоуханья.

Ночь наслаждений была коротка,
Сколь огорчительно с ней расставанье!

Кубки мелькали у кравчих в руках,
Напоминая коней состязанье.

Сколько блаженство у нас ни гости —
Кажется кратким его пребыванье.

Пусть сатиры мои порицает жестоко молва,—
Почему же твердят, что я в одах достиг мастерства?

Говорят: «Ты за них ожидаешь награды бесценной».
Неужели мои не бесспорны на это права?

Но поэмы мои? Отвечают: «Они вдохновенны».
А стихи о любви? «Это чудо и верх волшебства».

И тогда я сказал: «Лишь таким доказательствам верьте;
Здесь для правды простор, что нетленна и вечно жива.

Целомудренна речь, что исходит из чистого сердца,
Подлеца узнаешь — крики брани заслышав едва…

Допущу ль, чтобы вдруг мусульманина, единоверца,
Мой изранил язык, чтобы стрелами стали слова?»

Кто в него вдохнул огонь летучий?
Чьей рукой он выкован умело?

Ты извлек его, как дух, из плоти.
Извлекая дух, войдет он в тело.

Глянцу безупречного булата
Блеск пустыни уподоблю смело.

В зеркале меча и некрасивый
Стал красавцем: это — джиннов дело!

Крылышки подняв, — не утонуть бы! —
Муха на клинок блестящий села.