Жозеф Бедье - Книга благочестивых речений и добрых деяний нашего святого короля Людовика

Итак, поведаем, что когда король прибыл в Акру, навстречу ему к самому морю из Акры торжественной процессией вышли все, чтобы с превеликой радостью принять его. Мне подвели парадного коня. Едва я вскочил на него, как мне стало плохо; я попросил того, кто подвел мне коня, поддержать меня, чтобы я не упал. С великим трудом меня помогли подняться по ступеням в королевскую залу. Я уселся у окна, а рядом со мной сел ребенок (ему было около десяти лет), которого звали Бартелеми, и был он незаконным сыном монсеньора Ами де Монбельяра, сеньора де Монфокона [295].

Пока я там сидел, не привлекая ничьего внимания, ко мне подошел слуга в алой котте с двумя желтыми полосками и, приветствовав меня, спросил, не признаю ли я его; и я ему ответил, что нет. И он мне сказал, что он из Уазеле, замка моего дяди. Я поинтересовался, при ком он состоит; и слуга мне ответил, что не при ком, и если угодно, он останется со мной; и я ему сказал, что премного этого желаю. Он тут же сходил за белой шапочкой для меня и очень красиво меня причесал.

И тут за мной прислал король, чтобы я с ним отобедал; я отправился в платье, которое мне сделали в заключении из лоскутов моего одеяла; одеяло и четыре локтя камлота, что мне дали в тюрьме Господа ради, я отдал мальчику Бартелеми. Гийемен, мой новый слуга, пришел прислуживать мне за столом и, покуда мы ели, отнес пищу и ребенку.

Мой новый слуга сказал мне, что нашел дом совсем рядом с банями, чтобы отмыть меня от тюремной грязи и пота. Когда вечером я очутился в бане, мне стало плохо, и я лишился чувств; с великим трудом дотащили меня из бани до постели. На следующий день старый рыцарь, которого звали монсеньор Пьер де Бурбонн, пришел повидать меня, и я удержал его подле себя; и он достал мне в городе все необходимое, дабы одеться и снарядиться.

Когда я привел себя в порядок, спустя почти четыре дня после нашего прибытия, я побывал у короля; и он меня выбранил, и сказал, что я поступил нехорошо, так замешкавшись со встречей; и велел мне, если только мне дорога его любовь, всегда с ним трапезничать, и вечером и утром, покуда он не решит, что нам делать: то ли отправляться во Францию, то ли оставаться.

Я сказал королю, что монсеньор Пьер де Куртене задолжал мне четыреста ливров из моего жалованья, кои не желает отдавать. И король ответил, что прикажет мне выплатить из денег, которые должен сеньору де Куртене; и так он и поступил. По совету монсеньора Пьера де Бурбонна мы взяли сорок ливров на расходы, а остальное отдали на сохранение командору дворца ордена тамплиеров. Когда я истратил сорок ливров, то послал отца Жана Кейма из Сент-Менеуля, принятого мною за морем на службу, за следующими сорока ливрами, но командор ему ответил, что у него моих денег нет и меня он не знает.

Я пошел к брату Рено де Вишье, который при содействии короля стал магистром ордена тамплиеров за услугу, оказанную им королю в заключении (о чем я вам рассказал), и пожаловался ему на командора, который не хотел возвращать доверенные ему деньги. Услыхав это, он разволновался и сказал мне: «Сир де Жуанвиль, я вас очень люблю; но имейте в виду, что если вы не пожелаете отказаться от этого требования, я навсегда лишу вас своей любви; ибо вы собираетесь довести до людей, что наши братья мошенники». А я ответил ему, что если угодно Богу, я не отступлюсь.

Я провел четыре дня в душевной тревоге, как и всякий, у кого совсем не осталось денег на расходы. По истечении этих четырех дней ко мне пришел магистр ордена, весь сияющий, и сказал, что забрал мои деньги. Что до способа, коим он их получил, то он просто сменил командора дворца и услал прежнего в деревушку под названием Саффран; и он отдал мне мои деньги.

Тогдашний епископ Акры (который был родом из Провена) [296]велел предоставить мне дом священника церкви Сен-Мишель; я оставил при себе Кейма из Сент-Менеуль, очень хорошо мне служившего два года, лучше всех, кто только был подле меня в этой стране; и несколько других людей осталось со мной. И оказалось, что у моей постели находилась маленькая комнатка, через которую можно было пройти в церковь.

У меня же началась продолжительная лихорадка, из-за чего я слег в постель, как и вся моя прислуга. И не раз за все эти дни возле меня не оказывалось никого, кто смог бы мне помочь или меня поднять; я ожидал лишь смерти, слыша ее предвестие, своими ушами: ибо не проходило и дня, чтобы в церковь не приносили около двадцати, а то и более покойников; и всякий раз, когда их вносили, я со своей кровати слышал, как поют Libera те, Domine. Тогда я плакал и благодарил Бога, говоря ему так: «Господи, будь благословен за то страдание, которое ты мне ниспосылаешь; сколь великим удовольствием для меня было ложиться и вставать. И я молю тебя, Господи, помоги мне и избавь от этой болезни». И так просил я за себя и своих людей.

После этих событий я попросил Гийемена, моего нового оруженосца, предоставить мне отчет в расходах, и он исполнил это; я обнаружил, что он нанес мне ущерб более чем в десять турских ливров. И когда я их с него спросил, он мне ответил, что возвратит их, когда сможет. Я отпустил его и сказал, что отдаю ему то, что он мне задолжал, поскольку он этого вполне заслужил. Я узнал от бургундских рыцарей, освободившихся из плена (куда они попали вместе с ним), что это самый любезный вор, который когда-либо существовал: ибо когда какому-нибудь рыцарю нужен был нож, пояс, перчатки, шпоры или что-то еще, он шел и воровал это, а потом отдавал им.

В тот момент, когда король находился в Акре, его братья принялись играть в кости; и граф де Пуатье играл столь куртуазно, что, выигрывая, повелевал открывать зал и звать дворян и благородных дам, если кто-нибудь из них там был, и раздавал пригоршнями как свои деньги, так и те, что он выиграл; а когда проигрывал, то одалживал деньги у тех, с кем играл — и у своего брата графа Анжуйского, и у других; и одаривал всех — и своих, и чужих.

Во время нашего пребывания в Акре, в одно из воскресений [297], король послал за своими братьями, графом Фландрским и прочими знатными людьми, и сказал им так: «Сеньоры, мадам королева, моя матушка, велела мне настойчиво и просила, чтобы я вернулся во Францию, ибо мое королевство в великой опасности: ведь у меня нет ни мира, ни перемирия с английским королем! Здешние бароны, с которыми я об этом беседовал, сказали мне, что, если я уеду, эта земля будет утрачена, поскольку никто не решится оставаться тут со столь малым количеством людей. Я вас прошу, — продолжал он, — подумать над этим, и так как это дело важное, я вам даю срок в восемь дней, считая с нынешнего, дабы вы мне ответили, какое решение вам покажется добрым».