Фернандо де Рохас - Селестина

С е л е с т и н а. Хорошо сказано. Я буду с тобою заодно, ты мне пришелся по нраву. Вряд ли мы оплошаем; но все же, сынок, хорошему стряпчему приходится немало тру­диться, измышлять хитроумные доводы, запутывать дела и без конца таскаться в суд, хоть судья и ругает его. Чтобы все его видели, чтобы не сказали, будто он зря деньги бе­рет. И тогда каждый обратится к нему со своей тяжбой, а к Селестине — со своими любовными делами.

С е м п р о н и о. Будь по-твоему! Ты ведь не первое дело на себя берешь.

С е л е с т и н а. Не первое, сынок? Слава богу, среди девушек, открывших свою лавочку в этом городе, мало найдешь ты таких, которые помимо меня сбыли свою пер­вую пряжу. Как только родится девочка, я ее вношу в свой список, чтобы знать, кто потом ускользнет из сети. А ты как думал, Семпронио? Что же, я ветром питаюсь? Или получила наследство? Или у меня есть еще один дом? Или виноградник? Разве у меня есть еще доход, если не от этого ремесла? Что меня кормит и поит? Что одевает, да обувает? В этом городе я родилась, в нем выросла, в нем, как всем известно, сохранила я добрую славу, — кто же меня не знает? Я сочту чужестранцем того, кому неиз­вестны мое имя и мой дом.

С е м п р о н и о. Скажи, матушка, о чем ты беседовала с моим приятелем Пармено, когда мы с Калисто пошли за деньгами?

С е л е с т и н а. Я ему выложила всю правду, сказала, что ему куда выгоднее быть с нами, чем подлизываться к хозяину; что он останется навеки бедным и униженным, коли не переменит своих взглядов; что незачем корчить святого перед такой старой лисой, как я; напомнила ему, кем была его мать, — пусть не очень-то презирает мое ре­месло; пусть помнит, что если меня станет поносить, то и ей достанется.

С е м п р о н и о. Так ты давно его знаешь, матушка?

С е л е с т и н а. Перед тобою та самая Селестина, кото­рая видела, как он родился, и вырастила его. Мы с его ма­терью были неразлучны, что палец с ногтем. От нее на­училась я лучшему, что знаю в моем ремесле. Вместе мы ели, вместе спали, и все у нас было общее — забавы и утехи, замыслы и затеи. И дома и на людях мы были все равно что сестры! Я, бывало, грош заработаю и то половину ей отдам. Не так бы мне жилось, кабы она и теперь была со мной. О смерть, смерть! У многих отни­маешь ты любимых спутников! Многие горюют, когда ты являешься к ним незваным гостем! Одного пожираешь, когда пришло его время, тысячу косишь недозрелыми. Будь она сейчас жива, не бродила бы я одиноко по свету. Мир ее праху, была она верной подругой и хорошей спутницей. Не было случая, чтобы она не помогла мне в любом деле. Я принесу хлеб, она — мясо; я приготовлю стол, она на­кроет; не сумасбродка, не причудница, не гордячка, как нынешние. Клянусь душой, она могла пройти по городу из конца в конец простоволосая, с кувшином в руке, и на всем пути ни один встречный не называл ее иначе, как «сеньора Клаудина». И уж конечно никто лучше ее не разбирался в винах, да и в прочей снеди. Думаешь, она еще мозгами не раскинула, ан нет — уже все смекнула. Все ее любили и всегда приглашали выпить; никогда она не возвращалась, не отведав восьми-девяти сортов вина, с одной асумброй [23] Асумбра— мера жидкости, немногим более двух литров. в кувшине, а с другой — в желудке. Нередко давали ей две-три арробы [24] Арроба — мера жидкости в Испании и Португалии; в разных областях имеет различную емкость — от 10 до 16 литров. вина на веру, все равно что под серебря­ную чашу. Слово ее ценилось, как золото, во всех харчев­нях. Бывало, идем мы по улице, и лишь почувствуем жажду — входим в первую таверну, и она тотчас требует поласумбры, горло промочить. Клянусь, у нее за это не забирали в залог чепец, а только делали зарубку для па­мяти — и в путь! Будь ее сын таким, как она, жить бы твоему хозяину без перьев, а нам без печали! Но я его еще приберу к рукам, коли буду жива; станет он у меня шелковым.

С е м п р о н и о. Как же ты думаешь добиться этого? Ведь он предатель.

С е л е с т и н а. На одного предателя найдется пара из­менников. Я ему подсуну Ареусу. Он сразу к нам и пере­кинется. А нам он нужен, чтоб расставить сети для дубло­нов Калисто.

С е м п р о н и о. А ты уверена, что добьешься толку от Мелибеи? Есть у тебя какие-нибудь верные приметы?

С е л е с т и н а. Ни один врач с первого взгляда не мо­жет судить о ране. Скажу тебе то, что мне сейчас ясно: Мелибея красива, Калисто безумен и щедр. Пока ему не надоест платить, мне не надоест ходить. Лишь бы денежки текли, а дело пусть себе тянется! Деньги все могут: раз­дробить скалы, пройти по реке, точно посуху. Осел, гру­женный золотом, на любую высоту взберется. Сумасброд­ство и пылкость Калисто опасны для него и выгодны для нас. Вот что я поняла, вот что разглядела, вот что знаю о ней и о нем, вот чем мы попользуемся.

Я иду к Плеберио. Пусть себе Мелибея чванится, я, слава богу, и не с таких сбивала спесь. Все они приве­редницы; но уж если один раз дадут себя оседлать, больше лениться не будут. Поле битвы останется за ними; умрут, а не сдадутся. Ночью они хотят, чтобы никогда не рас­свело; бранят петухов за то, что возвещают день; кля­нут часы за то, что те так спешат; призывают Плеяды и Полярную звезду, будто звездочеты. А когда выходит на небо утренняя заря, душа их готова расстаться с телом: от света у них на сердце становится темно. Да, этот путь, сынок, никогда мне не надоедал. Никогда я не знала уста­лости. Да и теперь, пусть я старуха, видит бог мою добрую волю. Я уж не говорю о тех, кто кипит и без огня; с первого же объятия они покоряются, умоляют того, кто их умолял, страдают по тому, кто страдал, делаются рабы­нями того, кем повелевали, не подчиняют, а подчиняются, пробивают стены, распахивают окна, прикидываются боль­ными и льют масло на скрипучие дверные петли, чтобы те бесшумно делали свое дело. Не сумею описать тебе, до чего они становятся ласковыми после первых поцелуев милого. Всем им ненавистна золотая середина, подавай им край­ности!

С е м п р о н и о. Мне непонятны, матушка, твои слова.

С е л е с т и н а. Я говорю, что женщина или очень лю­бит того, кому желанна, или же ненавидит его всей душой. И если любовь она может отвергнуть, то ненависть ей не удержать в узде. И, зная это твердо, я спокойно иду к Мелибее, словно она уже в моих руках: ведь я знаю, что если теперь я буду просить ее, то потом ей придется просить меня; и коли она сперва станет мне грозить, то потом должна будет меня обласкать. Несу я туда, вот в этом кармане, немного пряжи и еще кой-какие мелочи, которые всегда держу при себе как предлог войти первый раз туда, где меня не очень-то знают. Есть и воротнички, и сетки для волос, бахромки, тесемки, щипчики для бровей, черная краска, белила и румяна, даже иголки и булавки. Есть то­вар на все вкусы; куда бы меня ни позвали, я должна быть наготове, чтобы расставить силки или сразу приступить к делу.