Фернандо де Рохас - Селестина

М е л и б е я. Я слишком сержусь, чтобы смеяться над твоими оправданиями. Да, конечно ни клятва, ни пытка не вырвут у тебя правды, которой нет.

С е л е с т и н а. Ты моя госпожа. Пред тобою я должна молчать, тебе должна служить, ты мне можешь приказы­вать. Твоя брань сулит мне подарок.

М е л и б е я. Заслужила ты его, как же!

С е л е с т и н а. Если я и не заработала его языком, то заслужила за добрые намерения.

М е л и б е я. Ты так убеждаешь в своей невиновности, что я, пожалуй, поверю тебе. Поэтому я еще помедлю с ре­шением и не стану судить о твоей просьбе слишком по­спешно. Не обижайся за мой гнев и не удивляйся ему — ведь ты подала мне для этого два повода своими речами, когда и одного хватило бы, чтобы рассердить меня. Ты на­звала имя этого кабальеро, который осмелился заговорить со мною, да еще попросила сказать тебе какое-то слово, не объясняя — зачем; и я стала опасаться за свою честь. Но если все это ради доброго дела, прими мое прощение, на сердце у меня стало легче, ибо исцелять страждущих и больных — дело святое и угодное богу.

С е л е с т и н а. Да еще такого больного, сеньора! Ей- богу, когда бы ты хорошо его узнала, не стала бы судить о нем так, как сейчас, в гневе. Клянусь богом и своей ду­шой, нет в нем злобы, зато любезностей — две тысячи! По щедрости он — Александр; по отваге — Гектор; по внеш­ности — король; остроумен, весел, никогда не унывает, бла­городной крови, как тебе известно; большой любитель тур­ниров, а наденет доспехи — прямо святой Георгин! Что же до силы и мужества, то у самого Геркулеса было меньше. А какие черты лица, какая осанка, учтивость, непринуж­денность, — нет, мой язык не сумеет этого описать! Все вместе взятое — ангел небесный! Право, нс так был красив прелестный Нарцисс, который влюбился в собственный образ, увидав его в водах источника. А теперь, сеньора, недуг свалил его, и он стонет не переставая.

М е л и б е я. Старый, наверно?

С е л е с т и н а. Уж, верно, сеньора, ему около два­дцати трех лет, ибо вот перед тобой та самая Селестина, которая видела, как он родился, и принимала его у ма­тери.

М е л и б е я. Да не об этом я тебя спрашиваю. Что мне за дело до его возраста? Я хочу знать, давно ли мучит его зубная боль?

С е л е с т и н а. Восемь дней, сеньора. Но он так ослаб, будто прошел год. Одно утешение ему — гитара, и играет он такие жалобные песни, что сам император и великий музыкант Адриан [31] Адриан (76—138) — римский император, родом ис­панец. Сохранились его стихи, обращенные к душе, покидающей тело. вряд ли сложил более грустные о раз­луке с душой, готовясь встретить без страха близкую смерть. Хоть я и мало смыслю в музыке, мне так и ка­жется, будто гитара у него говорит. А уж если запоет, птицы и те умолкают, чтобы слушать его, как того древнего певца, что, говорят, мог растрогать деревья и камни своим пением. Родись Калисто тогда, не восхваляли бы Орфея! Подумай, сеньора, разве не счастье для меня, убогой ста­рухи, вернуть жизнь тому, кто одарен такими совершен­ствами? Нет женщины, которая, увидев его, не воздала бы хвалы богу, сотворившему его таким прекрасным. Ну а если уж Калисто ненароком с ней заговорит — пропала ее воля, она уже его раба. И раз все это так, то рассуди, сеньора, что цель у меня благая, а поступки приносят пользу и не внушают подозрений.

М е л и б е я. О, как я раскаиваюсь в своей вспыльчи­вости! Оба вы безвинно пострадали от моего гнева. Но те­перь я искуплю этот грех, причина коему твои неясные речи. За твое терпение исполню я твою просьбу и дам мой шнурок. Но молитву я не успею переписать до прихода ма­тери, и ты приди за нею завтра потихоньку, если шнурок не поможет.

Л у к р е с и я (в сторону). Так, так, пропала моя хо­зяйка! Хочет, чтобы Селестина пришла тайком! Тут не без обмана. Пожалуй, Мелкбея даст еще и не то, о чем говорит.

М е л и б е я. Что ты сказала, Лукресия?

Л у к р е с и я. Сеньора, я сказала, что хватит беседо­вать, час поздний.

М е л и б е я. Матушка, не рассказывай этому кабальеро о случившемся, не то он сочтет меня жестокой, безрассуд­ной или неучтивой.

Л у к р е с и я (в сторону). Ну не говорила ли я, что дело плохо!

С е л е с т и н а. Неужто ты, сеньора Мелкбея, сомне­ваешься, что я сохраню тайну? Не бойся, я все умею снести и скрыть. Я понимаю, что твоя подозрительность истолко­вала мои слова в самую дурную сторону. С такой радостью уношу я твой шнурок, что мне кажется, будто сердце Ка­листо уже рассказало ему о твоей милости к нам и я за­стану его выздоравливающим.

М е л и б е я. За все, что ты вытерпела, я готова сделать для твоего больного еще больше, если понадобится.

С е л е с т и н а. Больше понадобится — и больше сде­лаешь, и благодарности не потребуешь.

М е л и б е я. Что ты сказала, матушка, о благодар­ности?

С е л е с т и н а. Говорю, сеньора, что мы благодарим тебя и готовы служить и премногим тебе обязаны. Ведь надежда на плату тем верней, чем важней обязательство.

Л у к р е с и я. Ишь как вывернулась-то!

С е л е с т и н а. Доченька Лукресия, тсс!.. Придешь ко мне, я тебе дам такой состав, от которого волосы твои ста­нут светлее золота. Только не говори госпоже. И еще дам тебе кое-какие порошки от дурного запаха изо рта, их никто, кроме меня, не умеет изготовлять во всем королев­стве. У тебя изо рта ведь немного пахнет, а для женщины нет хуже!

Л у к р е с и я. О, дай тебе бог хорошую старость! Мне это нужнее, чем хлеб.

С е л е с т и н а. А зачем же ты ворчала на меня, ду­рочка? Помолчи, ты ведь еще не знаешь — вдруг я приго­жусь тебе в более важном деле. Смотри, чтобы госпожа твоя не разгневалась пуще прежнего. Дай мне уйти с миром.

М е л и б е я. Что ты говоришь, матушка?

С е л е с т и н а. Сеньора, мы тут условились кое о чем.

М е л и б е я. О чем же, скажи. Не люблю, когда при мне шепчутся.

С е л е с т и н а. Да я, сеньора, просила ее напомнить тебе о молитве; и еще посоветовала ей брать с меня пример, как сдерживать себя, когда ты сердишься, ибо говорится: уда­лись от разгневанного на время [32] «...удались от разгневанного на время...» — Изречение Сенеки из трактата «О гневе». , а от врага надолго. Ты же, сеньора, была разгневана, заподозрив что-то в моих словах, но врагом ты мне не была. А хоть бы слова мои и были такими, как тебе показалось, в них нет ничего дур­ного: каждый день видишь, как мужчины страдают из-за женщин, а женщины из-за мужчин, — так уж велит при­рода; природу сотворил бог, а бог не может сделать ничего плохого. И потому мои старания все равно похвальны, раз они вытекают из такого источника, и карать меня не за что. Многое могла бы я еще добавить, да не стану, ибо много­словие гневит слушающего и вредит говорящему.

М е л и б е я. Во всем ты поступила разумно — и в том, что безмолвно снесла мой гнев, и в том, что была столь терпелива.