Фернандо де Рохас - Селестина

С е м п р о н и о. Он уже давно спятил.

П а р м е н о. Сеньор, сеньор!

К а л и с т о. Что тебе, олух?

П а р м е н о. Вон Селеетина и Семпронио подходят к дому, то и дело останавливаются и что-то чертят на земле. Что бы это значило?

К а л и с т о. О болтун, бездельник! Ты их видишь и еще рассуждаешь, а не бежишь отворить им дверь. О все­вышний! О всемогущий! С чем они пришли? Какие вести принесли? Она так запоздала, что приход ее стал мне же­ланней, чем цель ее трудов. О печальный слух мой! Приго­товься к тому, что ждет тебя, ибо в устах Селестины кроется теперь исцеление или мука моего сердца! О, если бы провести во сне это краткое время до начала и окон­чания ее рассказа! Теперь мне ясно, что смертного приго­вора ожидать тягостнее, нежели смертного часа. О медли­тельный Пармено! Руки-то у тебя неживые, что ли? Сними скорее ненужный засов! Пусть войдет почтенная дуэнья, от чьих слов зависит жизнь моя.

С е л е с т и н а. Слышишь, Семпронио? Иначе запел наш хозяин. Совсем не то говорил он Пармено в первый мой приход. По-моему, все идет к лучшему. Каждое его слово сулит старой Селестине юбку в подарок.

С е м п р о н и о. Только помни: войдя, сделай вид, будто не замечаешь Калисто, и скажи что-нибудь приятное для него.

С е л е с т и н а. Молчи, Семпронио! Хоть я и рисковала жизнью, Калисто заслуживает большего, и я жду от него немалых милостей!

Содержание действия шестого

Когда Селестина является к Калисто, он приветливо и горячо расспрашивает ее о том, что произошло между нею и его возлюбленной. Во время их разговора Пармено, слушая речи Селестины, вставляет различные за­мечания, обращаясь к Семпронио, а тот бранит его за болтливость. Закончив свои рассказ, старуха передает Калисто шнурок Мелибеи и, простившись, отправляется домой, а с нею вместе и Пармено.

Калисто, Селестина, Пармено. Семпронио.

К а л и с т о. Что скажешь, сеньора и мать моя?

С е л е с т и н а. О сеньор мой Калисто, ты здесь? О юный обожатель прекрасной Мелибеи, как я тебя пони­маю! Чем заплатишь ты старухе, которая сегодня поста­вила жизнь на карту, чтобы услужить тебе? Сносила ли женщина когда-нибудь такую ужасную обиду? Лишь при­помню — кровь холодеет и застывает в жилах! Меньше дала бы я тогда за свою жизнь, чем теперь за этот изно­шенный, старый плащ!

П а р м е н о. Каждому свое! Кто про капусту, а кто про латук! На одну ступеньку ты уже влезла, посмотрим — как подберешься к платью. Все небось для одной себя просишь, ничего такого, чем можно поделиться. Старухе, видно, не терпится поправить свои дела. Она надует и меня, честного, и хозяина моего полоумного. Следи за ее словами, Семпронио, — вот увидишь, денег она не попросит: ведь деньги- то пришлось бы делить.

С е м п р о н и о. Молчи, отчаянная голова! Калисто убьет тебя, если услышит.

К а л и с т о. Матушка, говори скорее или возьми эту шпагу и убей меня.

П а р м е н о. Дрожит, дьявол, будто ртутью отравлен; на ногах не стоит, так бы и дал ей взаймы свой язык, чтобы поскорее отвечала; в нем и жизни-то почти не оста­лось; как бы эта любовная история не кончилась для нас трауром!

С е л е с т и н а. Шпагу, сеньор? Вот еще! Да чтоб от лихой шпаги погибнуть твоим недругам и всем, кто тебе зла желает. А я хочу подарить тебе жизнь и добрую на­дежду от имени той, кого ты так любишь.

К а л и с т о. Добрую надежду, сеньора Селестина?

С е л е с т и н а. Ее можно назвать доброй, раз двери открыты для моего возвращения, и скорее там примут мена в моем изодранном платье, чем кого другого в шелках и парче.

П а р м е н о. Семпронио, заткни мне рот, я этого не вы­несу! Вставила все-таки про платье!

С е м п р о н и о. Замолчи ты, бога ради, или я тебя вы­брошу отсюда к черту. Она выпрашивает себе платье — и правильно делает, раз ей носить нечего; не пропоет поп обедни — не оденется!

П а р м е н о. Зато оденется так, как пропоет. А эта старая шлюха хочет за один день так разжиться, как ей за все пятьдесят лет не удалось.

С е м п р о н и о. Так вот чему она тебя учила? Такое-то у тебя с нею знакомство? Так-то ты ею воспитан?

П а р м е н о. Пусть клянчит и тащит, да только не все в свой карман.

С е м п р о н и о. Старуха жадна, ничего другого не ска­жешь; да оставь ее, дай ей свою изгородь строить, — по­строит и кашу, а не то проклянет тот час, когда свела с нами знакомство.

К а л и с т о. Скажи мне, ради бога, сеньора, что она делала? Как ты вошла туда? Как была она одета? Где на­ходилась? С каким видом встретила тебя поначалу?

С е л е с т и н а. А с таким, сеньор, с каким свирепый бык встречает пикадоров на арене, а дикий кабан — преследую­щих его гончих.

К а л и с т о. И это ты считаешь спасительной новостью? Но что тогда считать убийственной? Даже смерть не так страшна, она принесет облегчение моей муке, которая горше смерти.

С е м п р о н и о. Так вот хваленый пыл моего хозяина? Как? Неужели у него недостанет терпения выслушать то, чего он так желал?

П а р м е н о. А мне ты велишь молчать, Семпронио? Да если хозяин услышит, он тебя накажет точно так же, как меня.

С е м п р о н и о. О, чтоб тебе сгореть в адском огне! Твоя болтовня всем во вред, а я никого не обижаю. Чумная смерть на твою голову, бешеный, проклятый завистник! Так вот какую дружбу ты завязал со мною и с Селестиной! Убирайся отсюда на все четыре стороны!

К а л и с т о. Если ты, сеньора моя и королева, не хо­чешь привести меня в отчаяние и обречь душу мою на вечные муки, изложи мне кратко, чем кончился твой поход и смягчился ли ее ангельский, но смертоносно суровый лик? Хотя все, кажется, скорее говорит о ненависти, чем о любви.

С е л е с т и н а. Величайшая слава незаметной труже­ницы пчелы, — а ей должны подражать разумные люди, — в том, что все, к чему она ни прикоснется, становится лучше, Так поступила и я со своевольными речами и увертками Мелибеи. Всю ее суровость обратила я в мед, гнев — в кро­тость, ярость — в покой. Зачем же, думаешь, отправилась туда старая Селестина, которую ты не в меру щедро награ­дил, как не для того, чтобы смягчить ее гнев, стерпеть ее возмущение, служить тебе щитом в твое отсутствие, при­нять на себя удары, упреки, презрение, надменность — всё, чем такие, как она, отвечают поначалу на мольбу о любви, чтобы потом дороже оценили их дар! Чем сильнее их лю­бовь, тем враждебнее речи. Разве отличались бы скромные девицы от похотливых девок, кабы отвечали «да» на первое же предложение, если кто их полюбит. Нет, когда любов­ное пламя сжигает и пожирает их, они спасаются холод­ностью, спокойствием осанки, тихой уклончивостью, ровностыо духа, целомудрием суждений и такими едкими ре­чами, что их собственный язык дивится великому своему терпению, когда его принуждают говорить обратное тому, что чувствует сердце. Итак, успокойся и не волнуйся, пока я буду подробно тебе рассказывать о нашей беседе и о предлоге, под которым я туда проникла, — знай, что под конец ее слова и речи были весьма благосклонны.