Луиджи Пульчи - Лоренцо Медичи и поэты его круга. Избранные стихотворения и поэмы

Повеялся Зефир на Кипр далекий,
Где с Флорой в травах водит хороводы,
А здесь Борей и Аквилон жестокий
Одели небо в темень непогоды;
И скованные крепким льдом потоки
В томлении свои сдержали воды,
В них рыбы, под покровом серебристым,
Подобны мошкам в янтаре лучистом.

Гора, что Кавра супротив порывам
Отринула цветочный свой покров,
Казалась великаном горделивым,
Увенчанным короной облаков;
По раменам, белеющим с отливом,
И по груди, где в гущине клоков
Стелилась борода, был лед хрустальный,
А очи, нос – ручей, от стуж кристальный.

Высокие виски главы пространной
Гирляндой облаков овеял Нот;
Борей, устав от гонки непрестанной,
На белой круче прикорнул и ждет;
А Нот на крыльях, влажный, окаянный,
Гнал облака как белорунный скот;
Вплоть до Морелло, легкий иль тяжелый,
Грозит он затопить, заснежить долы.

Покинул эфиопов Австр летучий
И жажду утолил в Тирренском море,
Впитал, как губка, влагу через тучи;
И все равнины он обрек на горе:
Поднялись реки грозно и могуче
От таянья снегов, и на просторе
Разлились разом, друг на друга грянув,
Из древних русел на свободу прянув.

Так отчий Океан они встречали,
Виски свои увив морской капустой;
Им праздным гулом скалы отвечали;
И было чрево взбухшее не пусто:
Тот гнев, что много дней назад зачали,
На побережья выплеснули густо
И, пенясь, вражьи рушили плотины,
Не почитая свой предел старинный.

Не долгою стезей, для них привычной,
Не как змея, а бурною лавиной
Они стремились, ширясь безгранично,
В отцово лоно, слившись воедино.
Итак, дорогой новой, необычной
Бежали реки и волной бесчинной
Друг с другом разговоры заводили,
Искали устья и не находили.

Когда же вновь, раздувшимся, беспутным,
Им приходилось сжаться между гор,
Бег замедляли и в бурленье мутном
С землей мешали ярых волн напор.
В ущелье было тесно рекам смутным,
Из скальных глыб там ширился затор,
И волны бились об него с размаху;
Смотрел пастух и предавался страху.

Как твердь земли дрожит и тяжко дышит
Внутри пустого, высохшего чрева
И шумно пламенем и дымом пышет
Из узкого разверзшегося зева,
И ближняя Вольтерра в страхе слышит
Тот жуткий треск прорвавшегося гнева,
Дождей озера вспененные просят
И выше дым от вод своих возносят, —

Так эти хляби, яростны, жестоки,
Брега, им супротивные, глотали,
Но до краев свершив разлив широкий,
Себя как будто вдоволь напитали
И прянули назад, сошли потоки,
А горы вместо берегов им стали;
Под буреломом поднялись озера
И склоны гор опустошили скоро.

Крестьяне, видя, что дела их плохи,
На хлевах отпирают все засовы,
Хватают люльки, в коих плачут крохи,
Постарше дети вслед бежать готовы;
Спасают шерсть и лён в переполохе,
А ветхий скарб уносит вал суровый,
Плывут быки, барахтаются свиньи,
А овцы тонут в гибельной пучине.

И, обездоленный, на крыше кто-то
Глядит, как все труды и достоянье
Вмиг исчезают средь водоворота,
Но, не теряя самообладанья,
Молчит он, не ведет потерям счета,
Спасенью рад и позабыл страданья,
От остальных напастей он не стонет,
Мысль о спасенье все другие гонит.

А рыбам настоящее раздолье
Резвиться, проплывая по лугам,
Их древней жажды увлекает воля
Дивиться небывалым берегам
И разоренью посредине поля,
Руинам зданий, где и тут и там
Им как преграда стены под водою, —
Все видят, и беда им не бедою.

Так и Омброне, страстью распаленный,
Замкнул в объятьях Амбру, островок;
Пленился Амброй Лавр во время оно,
Ревнивый же соперник изнемог.
Была к дриаде Амбре благосклонна
Делосская богиня, но не впрок
Пришлись той быстрота ее и меткость,
Хоть дивна и скромна была на редкость.

В минувшие года в дриаду эту
Влюбился Лавр, пастух с окрестных взгорий,
Невинный, он любви поддался свету,
И пламя в грудь ему проникло вскоре.
Однажды, обнаженная, по лету
Вошла в Омброне нимфа на просторе;
Сын Апеннин, он был надменен нравом
Под стать ста братьям-рекам величавым.

Она и погрузиться не успела
В прохладу вод, отрадных в летний зной,
Как вдруг, пленясь красой нагого тела,
Из грота вышел гордый бог речной,
И страсть в нем, обнаженном, закипела,
Он рог кривой держал в руке десной,
Чтоб Фебовы лучи главы не грели,
На нем венок из бука был и ели.

Вот он подкрался в зарослях, безмолвный,
Туда, где быть дриаде довелось.
Не слышала она – ласкались волны,
И о любви шептал ей тихий плес.
Цель так близка, что бог, желанья полный,
Мнил ухватить за прядь златых волос
И сжать в объятьях нимфу дорогую,
Сам обнаженный, красоту нагую.

Как если праздный рыболов ошибкой
С ячейкой редкой ставит сети в струях,
В них угодив, всё ж ускользает рыбка,
И – прочь, теперь минуя за версту их, —
Так и она, лишь бог на глади зыбкой
Открылся ей, с рогами и в чешуях,
Метнулась, но не медлил тот ни малость,
И прядь волос в руке его осталась.

Босая и нагая, вся в испуге,
Она в пучину прыгнула ретиво,
Оставив платье, стрелы, лук упругий,
Презрев и терн, и крутизну обрыва.
А бог стоял, страдая, как в недуге,
Сжав кулаки, и ввысь воззрел гневливо.
Он руку проклинал: мол, так жесток он,
Коль вырвал у нее златистый локон!

И сетовал он горько: «О десница,
Скора была ты вырвать эту прядь,
А тело, в коем вся услада, мнится,
Увы, была не в силах ты поймать!»
От промаха досадного крушится
И веря в то, что сможет обладать
Тем, что утратил, он кричит, взывая:
«О нимфа, я – река – томлюсь, пылая!

Ты глубину моей пучины хладной
Желанием слепым смогла возжечь,
Почто же, как с волной моей отрадной,
Со мною не желаешь ты возлечь?
Ты любишь тень мою, пьешь влагу жадно,
Посмеешь ли пещерой пренебречь?
Тебе приятно всё мое, но только
Я, бог, сын Апеннин, не люб нисколько».

При пенях сих, не поведя и бровью,
Бежала нимфа, страх придал ей крылья.
А быстрый бог, снедаемый любовью,
За ней гонясь, удваивал усилья.
И терн, и скалы обагряя кровью,
Изранила стопы она о былья,
А тот пылает, весь исходит по́том,
Дивясь нагим беглянкиным красотам.