Луиджи Пульчи - Лоренцо Медичи и поэты его круга. Избранные стихотворения и поэмы

Обнять пытался в жарких чувств накале
Цедителя того, не преуспел:
Им животы обоим помешали.

Три раза он обнять его хотел,
Три раза простирал к нему он длани,
Три раза только тронуть грудь сумел.

И молвил: «Как толкуют горожане
Из окон, на углах между собой,
Поговорим о том вот, кто в сутане.

То стийский пастырь, милый, дорогой!
Из Казентино вышел он, конечно,
Чтобы вина залить в себя с лихвой».

«Ты прав отчасти, – отвечал нам встречный, —
Иду я в баню, чтобы наверстать
Ту жажду, что утратил бессердечно.

Хоть за двоих привык я выпивать,
Но (прежде не было) во мне застряло,
Едва глотков я сделал двадцать пять.

Я принял в Казентино средств немало,
Но снова возвратился диабет,
И тысяча лекарств не помогала.

Затем-то и спешу другим вослед,
Чтоб лихорадку обрести в итоге,
И жаждою да буду я согрет!

И всё ж не вышло – я теперь убогий,
Земная жизнь, твои постылы дни».
И сер: «На половине ты дороги;

То, что утратил, Бог тебе верни!»

Как с молоком, уже прокисшим, кадка
Колеблется, трясется так и сяк,
Когда ее несут походкой шаткой,

Так у попа, что шел вперекосяк,
Потряхивались полушарья зада,
То высоко, то низко, бряк да бряк.

Как юноша стакан несет с бравадой,
В вино свой цепкий ноготь погрузив,
Загнувши перст, дабы держать как надо,

Так пастырь хлопал пузом, ниспустив
Свои кальсоны, обнажив колени,
Искал он жажду, шаг укоротив.

Мы взоры подвели без промедлений
Ему за спину, видим: тяжкий пот
На ж… проступил, как у оленя.

Но что в своей кошелке он несет?
Сардельки вижу, сыра круг, колбаски,
Селедка также посередке прет,

Анчоуса четыре в общей связке
И всё, что приготовил он в поту:
Ни описать пером, ни молвить в сказке!

Так пастырь гордо шел сквозь тесноту,
Танцуя задом, что звенел трубою,
Со смрадом, что снести невмоготу.

А следом – некто с рожею рябою,
Жрун, у кого во рту веретено,
Пред ним себя сочтешь ты пустельгою.

«Бот поп Арлотто, всуе же грешно
То имя поминать, ведь всякий знает
(Он мокрый, как ведро!), не мудрено.

На Таинстве колен не преклоняет,
Коль в чаше хилое вино на вкус,
Ведь Бог в таком, он мнит, не пребывает.

Как встарь против природы Иисус
Священным чудом задержал светило,
Так с другом он, приняв изрядный груз,

Вдруг ночь остановил, что тьму сгустила
(Ты б только видел!), новый день смешав
Со следующей ночью. Вот так сила!

На первый день они открыли шкаф,
Сочтя его окном, затем в постели
Легли опять, лишь темень увидав.

Господь изволил, дабы не храпели,
И дома показал им свет дневной,
А то б валялись как без духа в теле.

На третий день воскресли, на второй
Будил их свет, однако же напрасно,
На третий день умчался сон хмельной».
Так этот пастырь проходил прекрасный
Меж теми, о которых говорим.
Тут на другого взведши очи ясны,

Спросил я: «Сер Жирняк, а кто засим
С шестью или семью идет в компашке,
Что, словно стражи, неразлучны с ним?

Расставил ноги (странные замашки!),
Сер Пузо, почему идет он так,
Как мальчик, у кого в штанах какашки?

Умчалось прочь благое время года,
Созревшие плоды сорвали с веток,
И лес, лишенный лиственного свода,
Уж не густой, стоял, угрюм и редок,
Была не по охотникам погода:
Ни троп не видно, ни звериных меток;
Не бегал зверь, а под листвой сопрелой
Скрывался в тайных логовах умело.

Лавр красовался среди сухостоя
И куст Киприды в аромате нежном;
Под белой шапкой проступала хвоя,
Сгибались ветви под покровом снежным;
Рос кипарис, пичуг ветвями кроя,
И ветер бил по соснам безмятежным;
Руки и можжевельник не уколет,
Коль кто-нибудь сорвать его изволит.

Олива гордо высится у склона,
Под ветром то бела, то зеленеет.
К деревьям тем природа благосклонна,
Но к остальным любовь ее скудеет.
Уж пилигримы-птицы утомленно
Летят за море, где весною веет,
Их провожают взглядом нереиды,
Тритоны и различных чудищ виды.

Господству мрака землю обрекая,
Спустилась Ночь, коротких дней темница,
И, ореолом пламенным сверкая,
Уже повозка звездная лучится;
Из Океана дышло поднимая,
Свет разлила златая колесница,
И хладный Орион с просторов неба
Мечом грозящим изгоняет Феба.

Сопровождают колесницу Бденья,
И Стражи, и проворные Заботы,
И Сон (хоть те могучи, без сомненья,
С докучными он быстро сводит счеты);
За ними поспешают Сновиденья,
Морочат нас их ложные щедроты:
Здоровье в них воображает хворый,
А бедный – праздник и богатства горы.

Несчастен тот, кто ночью сна не знает
И наступленья дня желает страстно,
Кого желанье шпорой понукает,
Суля грядущий день, терзает властно;
И даже если вежды он смыкает,
От горьких дум всё страждет ежечасно,
То спит, то нет и, временем обманут,
Мнит: час ночной в столетие растянут.

Несчастен тот, кто ночь в открытом море
Встречает средь бушующего лона,
И судно курс теряет с ветром в споре,
И волны бьют, грохочут исступленно,
С обетами взывает он к Авроре,
Моля покинуть старого Тифона,
Мгновения считает безутешно
И тихий шаг клянет Ночи неспешной.

Куда приятней радостным влюбленным
Зимой холодной ночи проводить:
Ночь кажется им мигом просветленным,
А хмурый день всё медлит уходить!
Уж птицы этим временем студеным
Успели оперение сменить,
И каждая заботится о месте.
Но как их петь мне, не скажу по чести.

Вот журавли курлычут в небе сером,
Красивым клином на ночлег спешат,
Последние пред вожака примером
Вытягивают шею, мельтешат;
Рассаживаются таким манером:
Те спят в полях, а те дозор вершат,
Покрыли птицы долы и озера,
А скольких видов – сосчитать не скоро.

Орел парящий, над прудом летая,
Грозя пичугам трепетным, кружится.
Взметнулись птицы, гомон нагнетая,
Но камнем хищник злой на них стремится;
Ту, что отбилась от пернатой стаи,
Когтями рвет Юпитерова птица,
Беспечной был удел ее неведом:
Юпитер, мнила, мчит за Ганимедом.