Луиджи Пульчи - Лоренцо Медичи и поэты его круга. Избранные стихотворения и поэмы

«Ах, сер Настаджо, ты своим неспехом
Убьешь меня, поведай кой-о-ком».
И увенчалась просьба та успехом.

Сдержал я нетерпение с трудом
И молвил: «Сер Настаджо, я тут новый
И мало с кем в толпе еще знаком».

И тот в ответ: «Отрады, право слово,
Нет большей для души моей простой,
Чем счастье удовольствовать другого.

Как вышел за предел я городской,
Так рассчитал дорожки все прямые
И здесь могу беседовать с тобой».

Пока он рек, увидел впереди я
Две башни, кои двигались; теперь
Я понял, что не знаю, кто такие.

И, обернувшись: «О, удостоверь, —
Вождя я вопросил в недоуменьи, —
То человек идет иль некий зверь?»
И вождь на это: «Брось свое сомненье,
Хотя и рослы свыше всяких мер,
Всё ни к чему здесь будет опасенье.

Тот, кто рябой, зовется Уливьер,
Другой же Аполлон твой Бальдовино;
Разнятся ростом, пьют же всем в пример».

Когда второй приблизился детина,
Мой вождь ему: «О милый Аполлон,
Остановись, помедлить есть причина!

Моей перечить просьбе не резон!»
Тот нам промямлил что-то заикаясь,
Не разобрали то ни я, ни он.

Пока смотрел на них я, развлекаясь,
Обильно харкнул первый баламут,
Так звучно, что доселе слышу, каюсь.

И вождь мой: «Видишь, сколь скопилось тут
Великой жажды; какова ж блевота,
Когда они сполна в себя зальют!

Не пустяки, а памятное что-то,
Смеяться чтоб над ними иль болтать,
Не трать же времени». Но мне охота,

Читатель, об одном тебе сказать,
И не дивись, мала моя отвага,
И, верно, было б лучше промолчать.

Как встарь, когда сошла на землю влага
Плевком громадным на эмаль песка,
С водою жар сопрягся, и на благо

Верховной силой, шедшей свысока,
Лягушка зародилась в той водице,
Так вот теперь явилась из плевка.
К нам обернулся Уливьер и сице
Промолвил: «Мне б нутро ополоснуть,
Чтоб булькало слышнее». «Ох, тупица!»

Две тени те, помедлив с нами чуть,
Возобновили шаг свой великаний,
Исчезнув с глаз как молнье не блеснуть.

Тут вождь мой указал мне взмахом длани
Другого, что был в кляксах от чернил.
«Нотариус, – спросил я, – друг писаний?»

«Нотариус, – Настаджо подтвердил, —
А что он, коль исправно подкрепится,
Не будет пьян, я б споры не водил.

Нотариальный акт им сотворится,
Какому Киприан иль Россо рад,
Хоть смыслом здравым там не пахнет, мнится».

Позвав, расцеловав его двукрат,
Промолвил вождь: «О сер мой Доменико,
Как мыши – сыр, так ты мне дорог, брат.

Держать тебя не стану, поелику
Идти поспешней жаждешь и быстрей,
А этой речью сбит ты с панталыку».

И, не ответив, удалился сей.
Вот пятеро как воедино слиты,
Один известен «тихостью» речей.

Как свиньи, кои с пастбища к корыту
Бегут, чтоб мешку жадно похлебать,
Так те спешили к цели деловито.

Как только к нам приблизились все пять,
Один промолвил: «Бог да будет с вами!»
Вождь крепко поспешил его обнять.
Уж прочие подобными словами
Хотели нас приветствовать, но тот
Опередил всех красными речами.

И сер мне, от смешка прикрывши рот,
Шепнул на ухо: «Это Строццо смелый,
Болтал еще в утробе, словоплет.

Скорее скажет «голова без тела»,
Где б надо «срубленная голова»,
И спорить с ним – бессмысленное дело.

Обычно вздорны все его слова,
А выпьет – складно вяжет он глаголы,
Признаюсь, что молва о том права.

Глядишь-глядишь, русло благой Терцоллы,
Пока он будет пить и говорить,
Иссохнет, как в июле суходолы.

А тот, кто мчится обок во всю прыть,
Не скажешь: «выпьет», скажешь: «в миг единый
Всё залпом поспешит в нутро залить»,

Среди гуляк он прозван Белландино;
Вот Читто, Торнаквинчи и Паккин
Идут навстречу бравому Джунтино.

Закал у всей компании один:
Вдрызг вечно пьяны, только заявляют,
Что знают средство ото всех кручин.

Между собою споры затевают,
Но вот судья, что примиряет всех,
Хоть и не в меру горячи бывают.

И мне не удивителен твой смех», —
Так вождь мне. После ж: «Ну пора, до встречи!»
Оратор молвил и пустился в спех.
И я, и вождь, как бы лишившись речи,
Держали нить беседы что есть сил,
Как будто были там, где недалече

Свергает воды величавый Нил.

Как колокол, коль бить в него устанут,
Еще звенит, гуденье ж таково,
Что звук окрест на много миль растянут,

Вот так и Строццо уши до того
Нам оглушил своею речью странной,
Что слышать не могли мы ничего.

Когда очнулись, были как болваны,
И видим: двое, жаждая, спешат,
Слуга за ними, как один, все пьяны.

И вождь: «Столь предан не был и Ахат
Энею, как Беторию Антону
Сей Пекорачча, и слуга, и хват.

Так пес за зайцем не бежит по склону,
Как на охоте за дичиной он,
И угождает кушаньем патрону.

Слугой доволен названный Антон,
Роняет слюнки, ждет и не дождется,
А как он ест, и молвить не резон.

Когда Фортуна тылом обернется,
И Пекорачча неугоден вдруг,
Бедняга дуралеем остается.

А о питье их не скажу я, друг,
Считай, что вдвое больше жрут, и впору
Дивиться их обжорству всем вокруг.
И вот их родич, только разговору
О нем не стоит время уделять,
Не мог ты не признать сего обжору!

В искусстве нашем браво, так сказать,
Труда, науки долгою стезею
Сумел он совершенство достигать.

Еще, наверно, диспут вел с тобою
О Бельфраделло Бартоло, а он
Стал доктором поутру за едою.

Аньол Бандини: столь пригож, учен!
Хоть жирный, а в проворстве искушенный,
Идут с ним Пекорачча и Антон.

«А кто за ними, думами стесненный,
Поведай мне, – я у вождя спросил, —
С лицом багровым, потом орошенный?»

Вожатый мне на это возразил:
«Не думай, что багровый он, себе бы
Ошибку я сегодня не простил.

Как для овечки травка вместо хлеба,
Так мой Арриго пьет; лицо, гляди,
Горит в вине божественном, как небо».

«А кто это немного позади,
По виду он точь-в-точь тупая кляча,
Глазища совьи, челюсть впереди?»

«Да то от моны Бетты, твой ди Баччо,
Коль за столом узришь, каков гурман,
Сужденье поменяешь, не иначе.