Александра Любарская - Калевала

Под звуки поющего кантеле, под песни старого, мудрого Вяйнемейнена радостью начиналось утро в жилищах Калевалы, весельем кончался вечер.

Донеслись песни Вяйнемейнена до самого неба. Выглянул из своей избушки месяц, вышло солнце из своих золотых покоев, и спустились небесные светила пониже, чтобы послушать, как играет на кантеле старый, мудрый Вяйнемейнен.

Ясный месяц уселся на березу, а солнце тут же рядышком опустилось на сосну, да так и засияло от удовольствия.

Слушают солнце и луна Вяйнемейнена и не могут наслушаться.

А старуха Лоухи не дремлет.

«Не хотел Вяйнемейнен, чтобы Сампо мне служило, — думает злая хозяйка Похъёлы, — так теперь солнце и месяц будут мне служить».

Никто не видел, никто не слышал, как пробралась она в Калевалу. Схватила старая Лоухи с березы месяц, сунула за пазуху солнце и побежала к себе в Похъёлу. Да по дороге прихватила еще огонь из очагов, чтобы и в жилищах Калевалы не стало света.

Прибежала злая старуха домой и запрятала солнце и месяц в глубине медного утеса, в темных недрах каменной горы. Заперла пещеру девятью замками, десятью засовами и радуется:

— Не гулять больше солнцу и месяцу по небесному простору! Не будут они светить людям Калевалы!

И вот наступила на земле и на небе непроглядная ночь.

Затосковали на земле люди и звери, замолкли в лесу птицы, поникли цветы и травы.

Даже Укко, повелитель туч и ветров, заскучал в своих темных покоях.

Вышел он из своего дома в синих чулочках, в пестрых башмачках, посмотрел туда, посмотрел сюда — что за чудо? Не видать нигде ни солнца, ни месяца.

Удивляется Укко: что это с ними случилось?

Стал он их искать, а их нигде нет.

Рассердился Укко. Вынул из ножен свой огненный меч и ударил о край тучи. От могучего удара вспыхнула в небе огненная искра. Спрятал ее Укко в златотканый мешочек, мешочек положил в серебряный ларец и дал деве воздуха, чтобы вырастила она из этой искры молодой месяц и новое солнце.

Уселась дева воздуха на краю облака, положила огненную искру в золотую люльку, подвесила люльку на серебряных цепях к небесному своду и качает неразумное дитя — беспокойный огонь.

Вверх и вниз взлетает люлька, и час от часу ярче и сильнее разгорается огонь. Взяла его дева воздуха на руки, тешит его, ласкает, баюкаег.

И вдруг уронила нерадивая нянька свое дитя, выпустила из рук небесную искру.

Страшный гром пошел по тучам, распахнулись воздушные двери, и с шумом, с грозным шипеньем пронеслась горящая искра через все девять небес на землю.

Увидел старый, мудрый Вяйнемейнен, как мелькнул в небе свет, и говорит Илмаринену:

— Пойдем-ка, друг, посмотрим: что это за огонь упал на землю?

Снарядили они лодку и отправились в путь.

А небесный огонь бежит-катится по земле. Все поля сжег, все болота опалил и упал в озеро. Закипели озерные воды, огненными потоками выплеснулись из берегов.

Плохо пришлось тут рыбам. Не знают они, как спастись от беды.

Вызвался окунь поймать огненную искру — не поймал.

Взялся ерш ее догнать — не догнал.

Вышел тогда на охоту сиг. Изловил он злую искру и проглотил, словно червяка.

И сразу утихли, улеглись волны.

А бедный сиг места себе не находит. Жжет его изнутри огонь, сил нет терпеть муку!

Пожалела сига пеструшка, проглотила его. И сама не обрадовалась!

Бросилась она к скалам, где живут семги, к пещерам, где живут сомы, просит в беде помочь. Только никто ей помочь не может. Наконец сжалилась над пеструшкой щука и проглотила ее вместе с огненной искрой.

Жжет огонь щуку, не дает покоя. Щука и хвостом по воде бьет, и волчком вертится, а избавиться от огненной искры не может. Ныряет она на самое дно, мечется вдоль берегов — нет нигде ей спасенья.

И, глядя на нее, каждый островок в море, каждая бухта на берегу печально говорят:

— Ах, если бы нашелся кто-нибудь, кто убил бы эту бедную щуку, кто прекратил бы ее мученья!

Услышал эти слова старый, мудрый Вяйнемейнен и спрашивает:

— Отчего так мучается эта щука? Кто заставил ее страдать, несчастную?

Отвечают ему острова и бухты, говорят ему берега и волны:

— Оттого эта щука так мучается, что проглотила она небесный огонь.

Обрадовался Вяйнемейнен. Недолго думая принялся он вместе с Илмариненом плести из мочала сеть. Закинули сеть в море и ждут.

Первый раз вынули сеть — ершей и плотиц хоть отбавляй, а серая щука не попалась.

Второй раз вытащили сеть — много всякой рыбы поймали. И сигов, и лещей, и лососей, и окуней. А серой щуки опять нет.

Удивляются рыбы, говорят друг другу:

— Видно, перевелись в Калевале славные герои, если не могут они поймать серую щуку!

Услышал Вяйнемейнен, что говорят рыбы, и принялся плести новую сеть из крепких льняных ниток. Шириной эта сеть в сто сажен, длиной в семьсот сажен, в ней тысяча петель, сто тысяч узлов.

И вот снова вышли в море герои Калевалы. У весел сидит Илмаринен, а старый, мудрый Вяйнемейнен закидывает невод в глубину морских вод.

Опустил он один край, опустил другой и говорит такие слова, молвит такие речи:

И когда в третий раз Вяйнемейнен вытащил сеть на берег, увидел он, что бьется в ней серая щука.

Серебряным ножом с золотой рукояткой разрезал ей Вяйнемейнен живот и вынул пеструшку. Разрезал живот пеструшке — и достал синего сига. Разрезал живот сигу — и выпал оттуда красный уголек, огненная искра.

Только дотронулся до нее Вяйнемейнен, как вдруг вспыхнула она ярким пламенем, вырвалась из его рук и побежала по берегу.

Взбирается огонь на ели, карабкается на сосны, всё по пути сжигает.

А по следам огня спешит-торопится Вяйнемейнен.

Между двух мшистых пней, в дупле старой ольхи, догнал он злую искру.

Говорит ей старый, мудрый Вяйнемейнен:

— Ну куда ты стремишься без цели, без дела? Лучше бы вернулся ты, огонь, в избы и поселился в наших очагах. Днем плясал бы ты в печках, жег бы березовые поленья, а ночью отдыхал бы под теплыми углями.

И смирился огонь перед мудрым словом.

Положил Вяйнемейнен искру на горячий трут, спрятал в медный котел и понес в родную страну, чтобы зажегся свет в жилищах Калевалы, чтобы снова запылали очаги в темных холодных домах.

емало времени прошло, а ясное солнце так и не всходит на небе, не светит в вышине золотой месяц.