Грузинские народные предания и легенды

— Мария вардзийская, будь заступницей всех грузин в их горе.

Услышала те слова прислужница жены султана. Удивилась она очень и подумала про себя: "Явь то или сон? Откуда быть здесь грузину?"

Не утерпело ее сердце, подошла она к юноше и спросила:

— Брат мой, кто ты?

— Грузин я, из села Тмогви, сын Гогилы Макваладзе, — ответил мальчик.

Услышала эти слова девушка, прикусила мизинец и сказала юноше потихоньку:

— И вправду ты брат мне: дочь я Гогилы Макваладзе.

Тут, разумеется, узнали они друг друга, наплакались от радости, рассказали друг другу все, что стряслось с ними. Наконец зашла речь и о празднике Вардзии. Устали они под конец, присели на одну из ароб, стоящих поодаль, и решили в честь праздника провести эту ночь в бдении.

Говорили они много, да сморил их сон наконец. Покатилась вдруг эта арба быстро-быстро. Катилась она, катилась и остановилась у села Аини, на пригорке, у самой Вардзии.

Проснулись сестра и брат на рассвете. Смотрят туда-сюда, видят, что стоит арба на откосе. Испугались, думают: "Где мы? Узнают наши господа, не сдобровать нам!"

Вдруг услышали они колокольный звон. Поглядела сестра, видит: горят огни Вардзии.

— Вот она, Вардзия, ее эти свечи, — сказала сестра.

— Туман застлал нам глаза, сестричка, — отозвался юноша. — Откуда взяться здесь Вардзии. Где бы найти воды, чтобы сполоснуть глаза, прийти в себя?

Забил тут ключ рядом с ними. (И сейчас тот ключ на пригорке том журчит.) Умылись они, пришли в себя и поняли, что они на любимой родной земле.

Однажды Грузию басурманское войско окружило. Неверных было очень много. А грузин было мало. Понял грузинский царь, что все войско перебьют у него в сече, Грузии же все равно не миновать разорения. Что было делать царю? Направил он посла к татарскому царю. Хотел замириться. Басурманский царь велел передать ему: "Если не хочешь боя, то пришли мне в знак покорности трех отборных воинов. Я их казню перед моим войском".

Оскорбило подобное унижение нашего царя. Разгневанный, он уже готовился дать знак к началу боя как вдруг стали перед ним три воина, сказав:

— О царь, не подвергай уничтожению наше войско. Пусть мы падем за него жертвой.

Царь долго отказывался: трудно было ему посылать на убой мужественных воинов, но что он мог поделать? Сила горы пашет! Дорог был царю мир, и отпустил он трех героев на смерть. Трое избранников стали перед татарским царем, ожидая смерти. Вдруг какая-то грузинка кинулась в ноги i шаху. Плакала она и просила не убивать героев, подарить им жизнь. Женские слезы смягчили сердце свирепого шаха, и он сказал ей:

— Всех троих не отдам тебе, а одного из них, какого хочешь, — бери.

Окаменела грузинка. Которого же ей было брать? Один был муж ее, другой — сын, а третий — брат. Что делать? Время не терпит: надо спасать хоть одного, иначе убьет всех троих. Внезапно она приняла решение:

— Мужа найду еще, — подумала она, — и сына рожу другого, а вот брата уж никогда не будет у меня.

Вцепилась она в подол его чохи и силой уволокла, спасла от смерти.

Такова сила любви сестры.

Когда татары напали на Кахети и началась упорная борьба, население покинуло насиженные места и бежало, так что беременные рожали в пути. Враг разорял села. На окраине одной деревни осталась глубокая старуха. Она не могла бежать. Неприятель подходил уже к ее дому. Один из бежавших крикнул ей с дороги:

— Скорее спасайся, идет вражеское войско.

Растерялась старуха, ухватила глиняный горшок, кипевший на огне, и собралась бежать в укрытие. Не успела она добежать до дверей, как увидела неприятельских воинов, входивших к ней во двор. Испуганная старуха поставила горшок тут же возле дверей, а сама спряталась под тахту. Подошли татары, видят: стоит глиняный горшок и кипит без огня. Испугались, побоялись они войти в дом. Сказали:

— В дверях дома стоит горшок и кипит без огня. Что же будет с нами, если мы войдем в дом?

Повернулись не солоно хлебавши и убежали. Так, благодаря этому кипевшему горшку, все село спаслось от уничтожения.

Хорошим охотником и мужественным человеком был Шалик Султанишвили. Вернулся он однажды с охоты, а дома, кроме матери, не застал никого.

Оказывается, осетины похитили женщин из их села и все жители направились за ними в погоню.

Спрашивает Шалик мать:

— Что случилось, почему не видать никого в селе?

— Ничего, сынок. Кто на охоту пошел, кто на покос... — не хочет сказать ему правды.

Не отступился он от нее, и сказала мать наконец:

— Вчера в ночь похитили женщин осетины, сынок, за ними и ушли в погоню в горы все мужчины. Теперь уж не нагнать их. В Дигории [539]они уже будут теперь!

Выбежал Шалик из дома босой на одну ногу...

Гора Сакравиа есть там одна. Высокая гора. Через эту гору и перевалили осетины в Дигорию. Перевалили похитители, и говорит один из дигорцев:

— Оглянемся, не гонится ли кто за нами!

Другой говорит:

— Кто сможет перевалить сейчас через гору? Шалик Султанишвили разве!

В это время, подобно вихрю, налетел на осетин Шалик, отбил у них женщин, а осетин захватил в плен и так вернулся домой.

В осетинской песне так и поется:

Говорят, жена Султанишвили была родом из той деревни, что за горным перевалом. Пришла весть, что родила она в материнском доме сына.

Пошел Султанишвили за ней. На перевале напали на него разбойники. Да в те времена верили друг другу. Если мужчина рвал волосок из уса и клялся им, можно было ему верить.

Поклялся Шалик так:

— Коли верите мужскому усу и слову, завтра в это время буду здесь, а сейчас — отпустите.

Поверили ему. Пошел он, повидал жену и сына. Пристали к нему родичи жены:

— Чего пожелаешь в подарок, прими от нас...

— Один у вас лезгинский меч зимли — его возьму.

Отдали ему меч.

На второе утро забрал он жену и дитя. Сам с сыном на руках идет впереди. Прокладывает путь в снегу. На горном перевале остановил он жену. Подвесил сына ей на спину.

— Иди, — говорит, — потише. Я же проложу в снегу путь и вернусь, подсоблю идти.

Подошел к условленному месту, кликнул громким голосом разбойников. А их девять человек.

Мол, вас убью я всех, а коли, сам погибну, нипочем мне это.

Набросился он на них. Убил восьмерых, а девятого погнал перед собой и так вернулся в свой дом. Три года держал он того человека, потом сшил ему новую одежду и отпустил его.