Эдуард Резник - Мифшутки Древней Греции. Сатирический пересказ античных преданий

Хорошо, Зевс громовержцем оказался да посшибал тому Тифону все его жуткие головы. Иначе быть бы молодым богам носовыми платочками.

А вот Посейдон, бог морей и земли колебатель, страдал, говорят, от собственного имени. Как только ни склоняли колебателя, как ни рифмовывали. И не только, кстати сказать, на Олимпе стратегическом.

Вот и нервничал бог. Вот и волновалось море.

Но чем сильнее бушевал Посейдон обидчивый, тем витиеватей воздавали ему молитвы рыбаки с матросами.

– Угомонись уже, Пося! – говорили олимпийцы колебателю. – Не гони волну. Ты же бог. Не будь мелочным!

Но не успокаивался Посейдон Хронович. И понять его мог разве что Инах, сын Океана и Тефиды, склочницы.

Но где тот Инах?.. Вечно странствует.

Словом, неприветлив и угрюм был бог-буревержец.

Но вот прибили его как-то волны к Наксосу, острову, и увидел он там Амфитриту танцующую, дочь Нерея, старца водного.

И так славно хороводы водила та девица, что воспылал к ней Посейдон любовными чувствами. И решив для себя: «Пока дева на Наксосе, надо действовать!», указал трезубцем на колесницу рессорную и предложил прокатиться красавице.

Да только прокатила колебателя та хороводица.

Сказав: «Я на минуточку», сбежала она к титану Атласу, что на могучих плечах своих небосвод удерживал.

И рассвирепел Посейдон обидчивый. Бросился всюду искать свою хороводницу. Да только зря океаны взбаламутил, бесследно пропала его зазнобушка.

И вот уж совсем было Посейдон опечалился, как подплыл к нему дельфин и спрашивает:

– Не Амфитриту ли ищете, колебатель? Коли так – могу проводить. За желание… Звездой хочу стать. Подсобите трезубчиком?!

– Да легко. Легче лёгкого! Хоть звездой, хоть созвездьем! – Посейдон дельфину ответствовал и так тронул трезубцем остроносого, что тот в два счёта на небеса отправился.

А Амфитрита как ни кричала своему милому Атласу, всё ж не смог титан небосвод выпустить.

И утащил Посейдон в пучину танцовщицу. Да там женой и сделал быстренько.

А она ему в отместку наследничка родила.

– Тритон?! – обрадовался папаша новоявленный. – Ух ты, имечко-то какое звучное. Не одному мне теперь рифмоваться, получается!

И дует с тех пор Тритон в раковину да бури накликает грозные.

Нравом, говорят, сынок в папашу выдался.

Ох и любвеобилен… Ох и могуч был Зевс сиятельный. Страдал и млел от него женский пол нещадно.

Ещё бы – тучегонитель, вершитель, громовержец!

Разумеется, жене его, Гере, доставалось. Романы, интрижки, не говоря уж о бесконечном флирте божественном.

Однако скандалы его не останавливали.

– Ну бог я, понимаешь? Бог! – втолковывал он жене своей ревностной. – Природа у меня такая!

А та всё гонялась за его пассиями.

Титаниду Латону, к примеру, так и вовсе на остров посреди океана выслала. Греки утверждают, будто Зевс в порядке обольщения перепелом ради той титаниды прикинулся.

Но и птичьи подробности не смягчили гнева Гериного. Крикнула дракону: «Фас!» – ревнивица и спустила на Латону Пифона стоглавого.

Загнал дракон титаниду несчастную на плавучий остров Делос, и родила она там близнецов божественных: Артемиду и Аполлона.

Очаровательным мальчишкой получился Аполлончик златокудренький. Любили, баловали его боги, родичи.

Гефест даже серебряный лук с золотыми стрелами мальцу выковал. А проказник схватил игрушку смертоносную, да и расстрелял из неё Пифона стоглавого.

А на могилке драконьей возвёл Дельфы священные.

Или вот ещё случай памятный.

Встретился как-то Аполлону Эрот пухлый, с колчаном стрел влюбляющих.

И рассмеялся Аполлон заливисто:

– Зачем тебе стрелковое оружие? Ну какой из тебя лучник, мелочь пузатая?

– А вот такой! – крикнул Аполлону Эрот обиженный и пронзил стрелой любви бога заносчивого. А стрелой нелюбви поразил Дафну, красавицу, дочь Пенея, божка местного.

И полюбил Аполлон Дафну юную. И не полюбила Дафна бога златокудрого.

– Стой! Куда бежишь, дурочка?! – кричал Аполлон нимфе возлюбленной. – Я ведь не абы кто, а сын Зевса! С намереньями!

Но бежала от него нимфа трепетная.

И гнался за ней Аполлон намеренный.

Тогда взмолилась дева Пенею старому: «Спрячь меня, замаскируй, папенька!» И обратил её отец в древо кряжистое.

Грубой корой покрылась Дафна несчастная. Ноги корнями в землю ушли, руки ветвями к солнцу потянулись…

Нарвал лаврушки с той Дафны Аполлон опечаленный и, украсив ею чело божественное, молвил пророчески: «На соления пойдёшь теперь, на консервацию!»

После чего укатил горевать к музам творческим. Любил бог с музами погоревать время от времени. А если вдруг музы заканчивались, бог и с юношами горевать не брезговал.

Был у него, к примеру, друг Кипарис, сын царя Кеоса. И так один олень тому Кипарису нравился, что, пристрелив его на охоте нечаянно, зашёлся нечастный в рыданиях:

– Покарай меня, Аполлон, по всей строгости!

Ну и превратил златокудрый бог Кипариса в древо хвойное.

Греки с тех пор исключительно возле могилок те кипарисы высаживают.

Или вот ещё случай ботанический, уже с другим товарищем Аполлона, Гиацинтом, произошедший.

Метали они как-то с Гиацинтом тем диск бронзовый – древнегреческое народное развлечение «кто выше выбросит». И Аполлон, разумеется, выиграл.

Так рекордно метнул болванку тяжёлую, что, срикошетив, пробила она тому Гиацинту голову.

Так и ушёл тот с лужайки в царство Аидово.

А Аполлон зачерпнул крови тёпленькой и аленький цветочек из неё в горшке вырастил.

«Вот, – говорит, – друг мой возлюбленный, будешь отныне вечно жить… на подоконниках».

И забренчав на лире златострунной, к музам горевать укатил. Как водится.

Из-за той самой музыки, кстати, сатир Марсий шкуры-то своей однажды и лишился.

Нашёл козлоногий флейту серебряную, что Афина в лесу выронила, и возгордился чудесной находкою. Аполлона вызвал на музыкальное состязание.

– А ну-ка, поглядим, – хихикает, – чего ты супротив моей флейты сделаешь?!

Да тут же и проиграл по очкам то соревнование. В три аккорда спустил Аполлон шкуру с козлоногого.

Греки утверждают – на память. Уж больно она ему, говорят, понравилась.

А вот сестра Аполлона, Артемида, в Греции всегда считалась заядлой охотницей. За это античные греки любому кишки наизнанку вывернут.

Стыдлива, говорят, была Артемида, невинна. Никто из смертных красоты её девственной не видывал. Одному лишь Актеону улыбнулась фортунушка.

Пошёл как-то Актеон дичь пострелять с приятелями, да так медовухи настрелялся, что горшок от амфоры не отличал воочию. И решил с пьяных глаз в ближайшем гроте освежиться.