Низами Гянджеви - Семь красавиц

Путь в селения блаженных. Устремил коня
За онагром. И могучий — с языком огня

Схожий легкостью и мастью — конь его скакал
По пескам, глухим ущельям, средь пустынных скал.

Конь летел, как бы четыре он имел крыла.
А охрана у Бахрама малая была, —

Отрок или два — не помню. Вот — пещеру шах,
Веющую в зной прохладой, увидал в горах.

Кладезем зиял бездонным той пещеры зев.
И онагр влетел в пещеру; шах вослед, как лев,

В щель влетел, в пещере ярый продолжая лов;
Скрылся в капище подземном, словно Кей-Хосров.

Та пещера стражем двери стала для Бахрама,
Другом, повстречавшим друга в тайном месте храма.

Вдруг обвал пещеры устье с громом завалил
И Бахрамову охрану там остановил.

И хоть поняли: в пещеру эту нет пути,
Но обратно не решались отроки идти.

Вглядывались в даль степную, тяжело дыша, —
Не пылит ли войско в поле, шаху вслед спеша

Так немалое в тревоге время провели.
Наконец к ним отовсюду люди подошли,

Увидали: вход в пещеру камнем заслонен
И в мозгу змеи — змеиный камень заключен.

Отроки им рассказали все, что знали сами;
Как Бахрам влетел в пещеру, как потом камнями

Завалился вход. Не верил отроков словам
Ни один: «Глупцы-мальчишки вздор болтают нам!

Как слоноподобный телом богатырь Бахрам
Поместился в щель, где впору жить одним кротам?»

И не ведали, что, вещий увидавши сон,
В Индостан ушел скучавший на чужбине слон.

Он — слону подобный силой — скован роком был,
А расторгнуть цепи рока нет под солнцем сил.

Но чтоб местопребыванье шахское узнать,
Плетками юнцов несчастных начали стегать.

Громко закричали слуги, плача и божась,
Вдруг, как дым, из той пещеры пыль взвилась, клубясь

И раздался грозный голос: «Шах в пещере, здесь!
Возвращайтесь, люди! Дело у Бахрама есть».

Но вельможи отвалили камни и зажгли
Факелы и в подземелье темное вошли.

Видят: замкнута пещера в глубине стеной.
Много пауков пред ними, мухи — ни одной.

Сотню раз они омыли стену влагой глаз.
Шаха звали и искали сто и больше раз

И надежду истощили шаха отыскать.
И о горе известили государя мать.

И перед пещерным зевом стали, как змея,
Вереницею, в безмолвье реки слез лия.

И, истерзанная скорбью, мать пришла Бахрама.
И она искала сына долго и упрямо;

Сердцем и душой искала, камни взглядом жгла,
Розу под землей искала — острый шип нашла.

Кладезь вырыла, но к кладу не нашла пути;
В темном кладезе Юсуфа не могла найти.

Там, где мать, ища Бахрама, прорывала горы,—
До сих пор зияют ямы, как драконьи норы.

И пещерою Бахрама-Гура до сих пор
Это место именуют люди здешних гор.

Сорок дней неутомимо глубь земную рыли.
Уж подпочвенные воды в ямах проступили

Под лопатами, но клада люди не нашли.
Небом взятого не сыщешь в глубине земли.

Плоть и кость земля приемлет, душу — дар небесный —
Небеса возьмут. У всех, кто жив под твердью звездной,

Две есть матери: родная мать и мать-земля.
Кровная лелеет сына, с милым все деля;

Но отнимет силой сына мать-земля у ней.
Двух имел Бахрам богатых сердцем матерей,

Но земля любвеобильней, видимо, была:
Так взяла его однажды, что не отдала

Никому, ни даже кровной матери самой!..
Разум матери от горя облачился тьмой.

Жар горячечный ей душу иссушил, спалил.
И тогда старухе голос некий возгласил:

«О неистовствующая, как тигрица, мать!
Что несуществующего на земле искать?

Бог тебе на сохраненье клад когда-то дал;
А пришла пора — обратно этот клад он взял.

Так не будь невежественна, не перечь судьбе,
С тем простись, что рок доверил временно тебе!

Обратись к делам житейским. Знай: они не ждут.
И забудь про горе, — это долгий, тщетный труд...»

И горюющая гласу вещему вняла;
От исчезнувшего сына думы отвела,

Цепи тяжких сожалений с разума сняла
И делами государства разум заняла.

Трон и скиптр Бахрама-Гура внукам отдала.
В памяти потомков слава их не умерла:

Повествующий, чье слово нам изобразило Жизнь
Бахрама, укажи нам — где его могила?

Мало молвить, что Бахрама между нами нет,—
И самой его могилы стерт веками след.

Не смотри, что в молодости именным тавром
Он клеймил онагров вольных на поле! Что в том?

Ноги тысячам онагров мощь его сломила;
Но взгляни, как он унижен после был Могилой.

Двое врат в жилище праха. Через эти — он
Вносит прах, через другие — прах выносит вон...

Слушай, прах! Пока кончины не пришла пора:
Ты — четыре чашки с краской в лавке маляра.

Меланхолия и флегма, кровь и желчь, от ног
До ушей, как заимодавцы, зиждут твой чертог

Не навечно. И расплаты срок не так далек.
Что ж ты сердце заимодавцам отдаешь в залог?

Умершие, что в могиле темной лица скрыли,
Взятый в долг свой цвет и запах персти воротили.

И до дня Суда, годины грозной и великой,
Ни один из них живущим не откроет лика...

Нашей жизни ночь — опасность; на путях у нас
Страх, и страж уснул, и шарит вор в домах у нас.

Пусть землею обольщенный землю ест. Но что ж,
Сильный, ты ножу слабейших сердце предаешь?

Хочешь, чтоб тебе подвластно стало небо, — встань
И, поправ его пятою, над землей воспрянь!

Не оглядывайся только, — в высоту стремясь
Неуклонно, — чтоб на землю с неба не упасть.

Твой кушак — светило неба. Ты — Танкалуша
Звездных ликов. Цепи снимет с них твоя душа.

В каждом лике, как в зерцале, сам витаешь ты.
Что же знаменьями тайны их считаешь ты?

Но хоть ты от ощущений звезд всегда далек, —
Дух твой, разум твой навеки светы их зажег.

Кроме точки изначальной бытия всего,
Все иное— только буквы свитка твоего.

Знай: ты страж престола бога и его венца.
Ведома тебе дорога мудрости творца.