Эпосы, легенды и сказания - Беовульф

мы, хитромыслые!
Мать, подарившая

людям воина,
может гордиться

(родитель добрая
жива, надеюсь!)

Судьба-владычица
ей подарила

сына достойного!
Тебя же, Беовульф,

из лучших избранный,
в душе полюбил я,

как чадо кровное,
– и стал ты отныне мне

названым сыном.
Ни в чем отказа

в моих владениях
тебе не будет!

Не раз я, бывало,
за меньшие службы

не столь достойных
казной одаривал,

не столь отважных,
как ты, подвигшийся

на небывалый труд.
Ты сам стяжал себе

всевечную славу!
И да воздаст Создатель

тебе, как ныне,
во все дни жизни!»

Ответил Беовульф,
сын Эггтеова:

«Работе ратной
мы были рады [58]

и шли без робости,
презрев опасность,

на встречу с недругом;
но было бы лучше,

когда бы ты мог
врага убитого

во всей красе его
здесь видеть:

я, право, думал,
что тут же брошу

его, изнемогшего,
иа смертное ложе,

что, крепко стиснутый
в моих объятьях,

он дух испустит;
ему, однако,

достало силы
отсюда вырваться;

Судьба не дала мне
сдержать бегущего

жизнекрушителя
– он стал воистину

резв от страха!
И скрылось чудище,

оставив лапу
ради спасенья

плечо с предплечьем;
ныне, однако,

ничто проклятого
спасти не может,

не заживется
в поганом теле

душа нечистая:
теперь злочинный,

отягченный грехами,
бьется в оковах

предсмертной муки;
он, тьмой порожденный,

скоро узнает,
какую кару

ему уготовила
Судьба-владычица!»

Унферт притихший
молчал, сын Эгглафа, [59]

не похвалялся
своими подвигами,

пока старейшины
дивились жуткой

руке чудовища,
что под стропилами

герой подвесил
– на каждом пальце

огромной лапы
воителя адского

железный был коготь,
острое жало

мечеподобное;
теперь мы видим,

– они говорили,
– что даже лучший

клинок на свете
не смог бы сравниться

с когтистой лапой
человекоубийцы.

И было повелено
ухитить Хеорот;

спешила челядь,
мужчины и женщины,

прибрать хоромы,
украсить к трапезе

гостеприимный зал,
где златовышитые

на стенах ткани
и дивные вещи

ласкали зренье
землерожденным.

Но все же стены,
скобами железными

прочно скрепленные,
были побиты

и двери сорваны
– одна лишь кровля

цела осталась,
когда, собравшись

с последними силами,
враг злосердый

на волю рвался.
Не властен смертный

спастись от смерти:
ему, гонимому

Судьбой, открыта
одна дорога

в приют, готовый
принять земное

души вместилище
на ложе смерти,

где сон последний
– отдохновение

от буйного пиршества.
Настало время

явиться конунгу,
потомку Хальфдана,

в хоромы править
праздничной трапезой;

и я не слышал,
чтоб в зал сходилось

когда-либо столько
мужей достойных, —

там достославные
расселись по лавам,

пир начиная.
Сновали чаши

медовой браги
среди героев,

собравшихся в Хеорот,
среди соратников

и родичей конунга
в зале, где Хродгар

сидел и Хродульф, [60]
– еще не изведали

распрей Скильдинги
междоусобиц и вероломства.

Наследник Хальфдана
пожаловал Беовульфу

знак победный
– ратное знамя,

стяг златовышитый
и шлем с кольчугой;

многие видели
и меч знаменитый,

ему подаренный.
Беовульф поднял

заздравную чашу:
дары такие

принять не стыдно
в глазах дружины;

и я немногих
встречал героев

в иных застольях,
кто был бы достоин

тех четырех
златозарных сокровищ!

Сетью железной
по верху обвитый,

шишак тот служит
надежным кровом,

спасая голову
от остролезвого

меча, разящего
в жестокой сече,

когда воитель
идет на недругов.

Еще, по воле
военачальника,

восемь коней
в роскошных соруях

ввели в палату:
была на первом

ратная упряжь,
седло, в котором

сидел, бывало,
сам сын Хальфдана, [61]

дружиноводитель,
когда, вступая

в игру мечевую,
не знал он страха

над грудами трупов
под градом ударов.

Защитник Ингвинов, [62]
желая ратнику

удачи воинской,
отдал во вечное

владенье Беовульфу
одежды боя

и коней резвых,
воздал ему конунг

добромогучий
за труд, воителю,

казной богатой
да скакунами

никто не скажет,
что плата нещедрая.

И так же каждого
в той дружине,

которую Беовульф
привел из-за моря,

глава старейшин
в пиру приветил

дарами бесцепными;
и цену крови, [63]