Аввакум Петров - Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Потом другой начальник в другое время на меня рассвирепел: прибежав ко мне в дом, бил меня и на руке, как пёс, покусал персты; когда же наполнилась гортань его кровью, тогда выпустил из зубов своих мою руку и, меня оставив, пошёл в свой дом. Я же, поблагодарив Бога, обвертев руку тряпкой, пошел к вечерне. А он по дороге наскочил на меня снова с двумя пистолями и выстрелил из пистоли. И Божиим мановением на полке порох пыхнул, а пистоль не выстрелила. Он же бросил её на землю и из другой снова выстрелил. Божия же воля так же учинила: и та пистоль не выстрелила. Я же усердно, идучи, молюсь Богу; осенил его больною рукою и поклонился ему. Он меня лает, а я ему говорю: «Благодать во устах твоих, Иван Родионович, да будет».

После этого дом у меня он отнял, а меня выгнал, всего ограбив, и хлеба на дорогу не дал. А в то время родился сын мой Прокопий, что ныне с матерью и с братом в земле сидит, закопан 32. И я, взяв клюку, а мать – некрещёного младенца, пошли с братьями и домочадцами, куда Бог направит, а сами, пойдя, запели божественные песни, евангельскую стихеру, большим роспевом: «На гору учеником идущим за земное Вознесение, предста Господь, и поклонишася ему» 33, – всю до конца, а перед нами образа несли. Певцов в дому моём было много, – поя, со слезами на небо взираем. А провожающие жители того места, мужи, и жены, и дети, множество народа, рыдая и сокрушая моё сердце, далече нас провожали в поле. Я же, на обычном месте став и хвалу Богу воздав, поучение прочтя и благословя, насилу домой их возвратил; а мы с домашними дальше побрели и в пути Прокопья крестили, как в старину Филипп евнуха 34.

Когда же прибрёл я в Москву к духовнику царёву протопопу Стефану 35и к другому протопопу, к Неронову Ивану 36, они обо мне царю сообщили, и с тех пор государь меня знать стал.

Отцы же с грамотою снова послали меня на старое место. Я притащился – ан и стены разорены моего дома. И я снова пообзавёлся, а дьявол снова воздвиг бурю. Пришли в село моё плясовые медведи с бубнами и с домрами, и я, грешник, по Христе ревнуя, изгнал их, и хари и бубны у многих изломал один на поле, и медведей двух огромных отнял – одного зашиб, и он снова ожил, а другого отпустил в поле. И за сие меня боярин Василий Петрович Шереметев, едучи в Казань на воеводство в судне, бранил много, и велел благословить сына своего брадобритца 37, я же не благословил, видя его развратный облик. И он велел меня в Волгу кинуть; и, изругав, столкнули меня с судна 38.

Потом другой начальник, рассвирепев на меня, приехал к моему двору с людьми и стрелял из луков и из пищалей, идя как на приступ. А я в то время, запершись, молился Владыке: «Господи, укроти его и усмири, какими знаешь судьбами!» Он и побежал со двора, гоним Святым Духом.

Потом в ту же ночь прибежали от него, зовут меня к нему со слезами: «Батюшка-государь, Евфимей Стефанович при кончине и кричит тяжко, бьёт себя и охает, а сам говорит: “Дайте батьку Аввакума, за него меня Бог наказывает!”» И я подумал – обманывают меня, ужаснулся дух мой во мне, и вот так помолил я Бога: «Ты, Господи, изведший меня из чрева матери моей, ты, от небытия в бытие меня приведший, если меня задушат, причти меня с митрополитом Филиппом Московским 39; если же зарежут, ты, Господи, причти меня с Захариею-пророком 40; если же посадят в воду, то ты, Владыко, так же, как и Стефана Пермского 41, снова освободишь меня!», – и, молясь, поехал в дом к тому Евфимею.

Когда же привезли меня на двор, выбежала жена его Неонила, ухватила меня под руку, а сама говорит: «Поди-тко, государь наш батюшко, поди-тко, свет наш кормилец!» А я на то: «Чудно! Давеча был блядин сын, а вдруг – батюшка миленький. Больно остра у Христа хворостина-то, скоро повинился муж твой!»

Ввела меня в горницу – вскочил с перины Евфимей, пал пред ногами моими, вопит несказанно: «Прости, государь, согрешил пред Богом и пред тобою! 42», а сам дрожит весь. И я ему в ответ: «Хочешь ли впредь здоров быть?» Он же, лёжа, отвечает: «Ей, честный отче!» И я сказал: «Встань! Бог тебя простит». Он же, наказанный гораздо, не смог сам подняться. И я поднял его и положил на постель, и исповедал, и маслом священным помазал; и стал он здоров, так Христос изволил. И были они с женою мне дети духовные, изрядные рабы Христовы. Так-то Господь гордым противится, смиренным же даёт благодать 43.

Вскоре другие прогнали снова меня с того места. Я же приволокся в Москву, и Божией волею государь меня велел поставить в Юрьевец Поволжский 44в протопопы. И тут пожил немного – только восемь недель. Дьявол научил попов и мужиков с бабами: пришли к патриаршему приказу, где я духовные дела делал, и, сообща вытащив меня из приказа, – человек с тысячу и с полторы их было, – среди улицы били батожьём и топтали. И бабы были с ухватами, по грехам моим убили было замертво и бросили под избной угол. Воевода с пушкарями прибежал и, схватив меня, на лошади умчал в моё дворишко и пушкарей около двора поставил. Люди же ко двору приступают, и по городу крик великий. Больше же всего попы и бабы, коих унимал от блудни, вопят: «Убить вора, блядина сына, да и тело собакам в ров кинем!»

Я же, переведя дух, спустя три дня, ночью, оставив жену и детей, ушёл по Волге с двумя спутниками в Москву. На Кострому прибежал – ан и тут протопопа Даниила тоже изгнали 45. Ох, горе! Везде от дьявола житья нет!

Приехал в Москву, духовнику показался. А он, (глядя) на меня, опечалился: «На что-де церковь соборную покинул?» Опять мне другое горе! Потом царь пришёл ночью к духовнику благословиться, меня увидал – тут опять кручина: «На что-де город покинул?» А жена, и дети, и домочадцы, человек с двадцать, в Юрьевце остались, неведомо – живы, неведомо – прибиты. Тут снова горе!

Потом Никон, друг наш, привёз из Соловков Филиппа митрополита 46. А прежде его приезда духовник Стефан молил Бога, постясь седмицу с братией – и я с ними тут же – о патриархе, чтоб дал Бог пастыря для спасения душ наших 47. Мы с митрополитом Корнилием Казанским 48, собственноручно написав и подписав челобитную 49, подали её царю и царице – о духовнике Стефане, чтобы ему быть в патриархах. Он же не захотел сам и указал на Никона митрополита. Царь его и послушал. И пишет ему послание навстречу: «Преосвященному Никону, митрополиту Новгородскому и Великолукскому и всея Руси, радоватися», и прочее.

Когда же тот приехал, с нами – как лис: челом да здорово, ведает, что быть ему в патриархах, и чтоб откуда какова помешка не учинилась. Что о тех кознях и говорить! Царь его на патриаршество зовёт, а он будто не хочет. Морочил царя и людей, а с Анною по ночам прикидывают 50, как чему быть; и, вдоволь наломавшись, с дьяволом, взошёл на патриаршество, Божьим попущением, опутав царя своими кознями и лживою клятвою.

Как сделался патриархом, так нас и в Крестовую 51не стал пускать. А тут и яд изрыгнул: в Пост великий прислал память 52казанскому протопопу Ивану Неронову, а мне он был отец духовный, я всё у него и жил в церкви 53, когда куда отлучится – ан я ведаю церковью. И место мне предлагали, на дворец ко Спасу 54, да я не порадел, или Бог не изволил. Народу много приходило к Казанской, так мне любо – поучения читал беспрестанно. Лишь о братьях родных с духовником поговорил, и он их, (одного) – в Верху у царевны, а другого при себе жить устроил, попом в церкви 55. А сам я, где люди соберутся, там слово Божие проповедал, да по благословенью духовникову и Неронова Ивана тешил над книгами свою грешную душу о Христе Исусе. Так вот, Никон в памяти пишет: год и число, «по преданию-де святых отцов и апостолов, не подобает творить коленопреклонных метаний, но в пояс бы вам класть поклоны, ещё же и тремя перстами бы крестились».