Аввакум Петров - Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Потом приехал из Москвы архиепископ, и мне мало-мало легче стало. По церковным правилам посадил (архиепископ) его, Струну, бо не сходящийся с нами о нем претыкаются или соблажняются. Разумѣешь ли сие? Камень – Христос, а Сионъ – Церковь, а блазнящиися – похотолюбцы и вси на цепь, вот за что: человек один с дочерью кровосмешение сотворил, а тот Струна взял с мужика полтину и, не наказав, отпустил его. И владыка его за это сковать приказал и моё дело тут же помянул 79. А тот Струна ушёл к воеводам в приказ и сказал на меня «слово и дело государево» 80. Отдали его лучшему сыну боярскому Петру Бекетову под караул 81. Увы, Петру погибель пришла! Подумав, архиепископ по правилам за вину кровосмешения стал Струну в церкви проклинать. Пётр же Бекетов в то время, браня архиепископа и меня, вышел из церкви и взбесился, идучи домой, упал и испустил дух, горькою смертью помер. Мы же с владыкою приказали его посреди улицы бросить псам на съедение, чтоб горожане оплакали его согрешение; а сами три дня усердно о нём Божеству докучали, да простится ему в день кончины века от Господа: жалея Струну, таковую пагубу он принял; и по прошествии трёх дней тело его сами по чести погребли. Полно говорить о том слёзном деле.

После того указ пришёл: велено меня из Тобольска везти на Лену 82, за то, что браню от Писания и укоряю Никона-еретика. В то же самое время пришла ко мне из Москвы грамотка: два (моих) брата, кои жили у царя в Верху, умерли с женами и детьми 83. И многие друзья и сродники тоже померли в мор. Излил Бог фиал гнева своего и ярости на всю Русскую землю за раскол церковный, да не захотели образумиться. Говорил прежде мора Неронов царю и прорицал три пагубы: мор, меч, разделение 84, – всё сие сбылось в дни наши, – а после и сам, милый, принуждён был тремя перстами креститься. Таково-то попущено действовать антихристову духу, по Господню речению: «Аще возможно ему прельстити и избранныя» 85и «Всяк мняйся стояти да блюдется, да ся не падет» 86. Что о том много и говорить! Так что, всякий человек, молись Христу, непрестанно ища правды, а не дряхлою душою к вере прилежи, так не покинет Бог. Писаному внимай: «Се полагаю в Сионе камень преткновения и камень соблазна» 87, все ведь не сходящиеся с нами об него спотыкаются и соблазняются. Разумеешь ли сие? Камень – Христос, а Сион – Церковь, а соблазняющиеся – похотолюбцы и все отступники, временного ради вечным пренебрегают, просто сказать, дьявольскую волю творят, а о Христовом повелении не радеют. Но ежели кто споткнётся о камень сей – тот сокрушится, а на кого камень тот падёт, того он сотрёт. Вникни-ка прилежно и послушай, что пророк говорит с апостолом: что жернов дурака в муку перемелет; тогда (это) и поймет всяк возносящийся в своём сердце, когда скакать по холмам перестанет, сиречь от всего этого устранится.

Полно о том. Снова стану говорить, как меня по грамоте из Тобольска повезли на Лену.

А когда в Енисейск привезли, другой указ пришёл: велено в Даурию везти, тысяч с двадцать от Москвы и больше будет. Отдали меня Афанасью Пашкову 88: он туда воеводой послан, и, по грехам моим, суров и бесчеловечен человек, бьёт беспрестанно людей, и мучит, и жжёт. И я много выговаривал ему, да и сам в руки попал, а из Москвы от Никона ему приказано мучить меня.

Поехали из Енисейска 89. Когда будем на Тунгуске-реке 90, бурею дощаник мой в воду погрузило, набрался посреди реки полон воды, и парус изорвало, одна палуба наверху, а то всё в воду ушло. Жена моя ребят кое-как повытаскала наверх, а сама ходит простоволосая, не помня себя, а я, на небо глядя, кричу: «Господи, спаси! Господи, помоги!» И Божией волею к берегу нас прибило. Много о том говорить. На другом дощанике двух человек сорвало, и утонули в воде. Оправясь, поехали мы снова вперёд.

Когда приехали на Шаманский порог 91, навстречу нам приплыли люди, а с ними две вдовы, – одна лет шестидесяти, а другая и старше, плывут постричься в монастырь. А тот Пашков стал их ворочать и хочет замуж отдать. И я ему стал говорить: «По правилам не подобает таковых замуж отдавать». Он же, осердясь на меня, на другом пороге стал меня из дощаника выбивать: «Еретик-де ты, из-за тебя-де дощаник худо идёт, пойди-де по горам, а с казаками не ходи!»

Горе стало! Горы высокие, дебри непроходимые, утёс каменный как стена стоит, и поглядеть – запрокинув голову. В горах тех обретаются змеи великие, в них же обитают гуси и утицы – оперенье дивное; там вороны чёрные, а галки – серые, иное, чем у русских птиц, имеют оперение. Там и орлы, и соколы, и кречеты, и цыплята индейские, и пеликаны, и лебеди, и иные дикие, многое множество птиц разных. На тех горах гуляют звери дикие: козы, и олени, и маралы, и лоси, и кабаны, волки и бараны дикие; глазами видим, а взять нельзя. На те горы выгонял меня Пашков со зверьми обитать.

И я ему малое писаньице послал 92, таково начало: «Человек, убойся Бога, сидящего на херувимах и зрящего в бездны, пред кем трепещут небо и земля с людьми и всё творение, только ты один пренебрегаешь и непокорство пред ним выказываешь», и прочее там многонько написано. И вот – бегут человек с пятьдесят, взяли мой дощаник и помчали к нему, версты с три от него стоял: я казакам каши с маслом наварил да кормлю их, и они, бедные, едят и дрожат, а иные плачут, глядя на меня, жалеючи меня.

Когда дощаник привели, взяли меня палачи, поставили перед ним. Он же стоит и дрожит, подпершись шпагой. Начал мне говорить: «Поп ли ты или распоп?» И я отвечал: «Аз есмь Аввакум протопоп. Что тебе за дело до меня?» Он же, зарычав как дикий зверь, ударил меня по щеке, и ещё по другой, и снова по голове; сбил меня с ног, ухватил у слуги своего чекан 93и трижды по спине, лежачего, зашиб, и, раздевши, (приказал) – по той же спине семьдесят два удара кнутом. Палач бьёт, а я говорю: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помогай мне!» Да то же и то же говорю. Так ему горько, что не говорю: «Пощади». На всякий удар: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помогай мне!» Да на середине-то вскричал я: «Полно бить-то!» Так он велел перестать. И я промолвил ему: «За что ты меня бьёшь, ведаешь ли?» И он снова велел бить меня по бокам. Отпустили. Я задрожал да и упал; и он велел оттащить меня в казённый дощаник. Сковали руки и ноги и кинули на беть 94.

Осень была, дождь на меня шёл и в побои, и ночью. Как били, так не больно было с молитвою-тою, а лёжа на ум взбрело: «За что ты, Сыне Божий, попустил так больно избить меня? Я ведь за вдов твоих встал! Кто даст судию между мною и тобою! Когда грешил, ты меня так не огорчал, а ныне не ведаю, чем согрешил!» Будто добрый человек, другой фарисей, сын погибели, с говённой рожею праведником себя почёл да со Владыкою, что Иов непорочный, – на суд 95. Да Иов хотя бы и грешен, ан нельзя на него дивиться, он не ведая Закона жил, Писания не разумел, в варварской стране живя, хоть и был того же рода Авраамова, но из колена идолопоклонников. Внимай: Исаак Авраамович родил скверного Исава, Исав родил Рагуила, Рагуил родил Зару, Зара же – праведного Иова 96. Вот смотри, у кого было Иову добра научиться, – все прадеды идолопоклонники и блудники были. Но по творению Бога уразумев, жил праведник непорочно и, в язвах лёжа, произнёс слова по недомыслию и от простоты сердца: «Изведший меня из чрева матери моей, кто даст судию между мною и тобою, что ты так наказываешь меня; не оставлял я без попечения ни сироты, ни вдовицы, шерсть овец моих шла на одеяние нищим!» 97И сошёл Бог к нему, и прочее. А я на такое же дерзнул от какого разума? Родился в Церкви, на Законе стою, Писанием Ветхого и Нового Закона ограждён, поводырём себя мню слепым, а слеп изнутри сам. Как дощаник-то не погряз со мною! Стало у меня в те поры кости щемить и жилы тянуть, и сердце зашлось, да и умирать стал. Воды мне в рот плеснули, так я вздохнул и покаялся пред Владыкою, да и опять всё перестало болеть.